Талисман

В случае Джека удар поразил и сознание, и подсознание. Поэтому когда он начал блаженно плакать, то совершенно не понял, что с ним происходит, и только думал: Черт возьми, мне так хорошо!.. Я, должно быть, чувствую себя как привидение. Хотя нет, наверное, и привидение себя так не чувствует!

Джек в одиночестве брел по Западной дороге. Его тень тянулась вслед за ним, медленно удлиняясь. Он слышал только звук собственных шагов по дороге и свое же глубокое дыхание.

Черт возьми, мне так хорошо! — думал Джек, незаметно для себя обливаясь слезами, и определил свое состояние словом «ярко».

6

Теперь здесь появилась еще и башня, на которую можно смотреть и о которой можно думать.

Да, тебе никогда не забраться туда, мысленно сказал Джек сам себе. Он сгрыз все яблоко, оставив только косточки, и, бездумно вырыв пальцами ямку в сухой рассыпчатой земле, похоронил в ней семена.

Башня, как оказалось, была выстроена из деревянных досок с неряшливостью, подходящей для сарая. Джек предположил, что ее высота составляет по крайней мере пятьсот футов. Она была квадратной формы и, похоже, пустой внутри. Наверху возвышался какой-то помост, и, приглядевшись, Джек увидел людей, толпящихся там.

Он сел на обочину, прижав колени к подбородку и обняв их руками. Своим движением он всколыхнул спокойный воздух, и еще одна маленькая волна пробежала по траве по направлению к башне. Джек представил себе, как раскачивается эта неустойчивая постройка, и почувствовал, что его желудок готов вывернуться наизнанку.

Я НИКОГДА не полезу туда, подумал он. Даже за миллион долларов.

И тут случилась ужасная вещь — он опасался ее с тех пор как заметил на башне людей: один из них упал.

Джек вскочил на ноги. Его подбородок нервно задергался — состояние любого человека, на глазах которого во время циркового представления один из опасных трюков закончился неудачей: акробат, неловко приземлившись, неподвижно лежит на покрытой соломой земле; воздушный гимнаст, не долетев до трапеции, падает мимо сетки; эквилибрист корчится на арене, разгребая пальцами солому под собой.

Вот черт! Вот…

Глаза Джека неожиданно расширились. Подбородок упал еще ниже — теперь он почти лежал на груди, — и тут он все понял. Губы расплылись в удивленной, недоверчивой улыбке. Человек не упал с башни, и его не сдуло оттуда ветром. По краям помоста торчали похожие на языки выступы — они были похожи на трамплин в бассейне, — и человек просто подошел к краю одного из них и спрыгнул. На полпути к земле что-то начало раскрываться за его спиной — Джек сначала решил, что это парашют, но парашют не успел бы раскрыться за такое время.

Да это и не был парашют.

Это были крылья.

Падение человека замедлилось, потом и вовсе прекратилось — он находился тогда всего в пятидесяти футах от высокой зеленой травы. Затем начался подъем. Человек взлетал все выше и выше, так сильно размахивая крыльями, что они едва не соприкасались, как хохолки на головах попугая, и тут же снова стремительно бросался вниз, работая руками, как пловец на последних секундах заплыва.

— Ойе-ей!.. — сказал Джек, не в состоянии произнести что-либо еще. То, что он увидел, превосходило все его ожидания. — Ойе-ей! Вот это да! Ойе-ей!

Следующий человек спрыгнул с трамплина, за ним третий, четвертый… Меньше чем за пять минут в воздухе оказалось около пятнадцати человек, выделывающих сложные, но различимые фигуры: вот они летят прочь от башни, рисуя в воздухе восьмерки, возвращаются, пролетают над вершиной и устремляются дальше, еще одна восьмерка по другую сторону башни, снова к ней, и еще, и еще, и еще…

Они парили, расчерчивали воздух, танцевали. Джек начал весело смеяться. Это было немного похоже на водный балет в наивных старых фильмах Эстер Уильямс. Те пловцы, а в особенности сама Эстер Уильямс, конечно же, всегда проделывали все с видимой легкостью, как бы доказывая, что вы и сами можете так нырять и кружиться или синхронно прыгать с противоположных концов трамплина и изображать нечто похожее на живой фонтан.

Но существовало и некоторое отличие. Люди, летающие здесь, не пытались произвести впечатление легкости; наоборот, казалось, что они прилагают огромные усилия для того, чтобы оставаться в воздухе. Джек с неожиданной уверенностью подумал, что им должно быть больно — так же, как бывает на уроках физкультуры во время некоторых упражнений, например таких, как ходьба на полусогнутых ногах, — на мгновение, но все же больно. Без боли в спине не станешь сильнее! — сказал бы их учитель, если б кто-нибудь застонал во время занятий.

И еще вот что вспомнилось Джеку — время, когда мама брала его с собой к своей подруге Мирне, которая была настоящей балериной и занималась на верхнем этаже танцевальной студии в конце бульвара Уилтшир. Мирна была членом балетной труппы, и Джек однажды был у нее на репетиции — мать часто брала его с собой и обычно в самые скучные места вроде церкви, но он никогда не видел, как Мирна занимается… никогда не видел этого вблизи. Он был поражен и даже слегка напуган тем контрастом между балетом на сцене, где каждый, казалось, без особых усилий бегает и подпрыгивает на кончиках пальцев, и балетом с расстояния пяти футов, когда яркий солнечный свет врывается через закрытые окна, когда не играет музыка, только хореограф ритмично хлопает в ладоши и выкрикивает команды. Никаких похвал, только замечания. Лица, покрытые потом. Костюмы, насквозь пропитанные потом. Большая комната, вся наполненная запахом пота. Напряженные мышцы дрожат и трясутся на пределе возможностей. Натянутые сухожилия похожи на электрические кабели в кожаной изоляции. Пульсирующие вены выступают на шеях и лбах. Не считая хлопков хореографа и его злых, грубых окриков, единственный звук, нарушающий тишину, — равномерное «шшух-шшух» танцовщиков, на цыпочках двигающихся по полу, и их шумное, неровное дыхание. Джек неожиданно понял, что эти танцоры не зарабатывают на жизнь — они убивают себя. Лучше всего он запомнил выразительность их чувств — вся эта предельная концентрация, вся эта боль… но Джек видел, что, переступая через боль или по крайней мере обходя ее, они испытывают радость. Ошибки не могло быть — именно радость, и это ранило юную душу Джека, потому что казалось необъяснимым. Каким должен быть человек, чтобы получать удовольствие оттого, что обрекает себя на мучительную, невыносимую боль?

Здесь он тоже видел боль. Были ли они на самом деле крылатыми, как люди-птицы в старом сериале «Флэш Гордон», или крылья были приделаны, как у Дедала и Икара? Джек решил, что это не имеет значения… по крайней мере для него.

Радость.

Они живут таинственно. Эти люди окружены тайной.

Радость поднимает их в небо.

Вот это уже имело значение. В небо их поднимала радость, и не важно, растут ли крылья у них за спиной или держатся с помощью каких-то ремней и застежек. Потому что увиденное им — даже с такого расстояния — требовало таких же усилий, как то, что происходило на бульваре Уилтшир. Такое же расточительное использование энергии, чтобы всего лишь на мгновение получить чарующий эффект отмены законов природы. Но это мгновение требовало такой самоотдачи, этот короткий промежуток времени был так ужасен и так прекрасен, что люди шли на это с одинаковым страхом и восторгом.

И все это только игра, внезапно подумал он и даже почувствовал в этом уверенность. Игра, а может быть, даже… может быть, только подготовка к игре, такая же, как весь тот пот и пульсирующее напряжение на верхнем этаже балетной студии. Репетиция перед выступлением, которое, возможно, смогут увидеть всего несколько человек и которое, возможно, пройдет очень быстро.

Радость, подумал он снова, теперь уже стоя на ногах и повернувшись в сторону летающих вдалеке людей. Ветер трепал его волосы, заставляя постоянно убирать их со лба. Время его детства подходило — нет, быстро летело — к концу (и если б ему кто-нибудь об этом сказал, то Джек пусть с неохотой, но согласился бы, что он чувствует это приближение, — мальчик не может долго идти по дороге, не может пройти через множество испытаний, таких, какие на него обрушились в Оутли, и при этом не потерять детской наивности), но в те моменты, когда он стоял, глядя в небо, детство, казалось, вновь окружало его, словно в поэме Элизабет Бишоп, когда юный рыболов в свой короткий момент прозрения видел вокруг себя только радугу, радугу, радугу.

Черт с ней, с радостью, но это яркий маленький мирок.

Чувствуя себя лучше, чем когда это все началось — и только Бог знает, когда было то, другое, — Джек шагал по Западной дороге легкими шагами, с лицом, расплывшимся в блаженной, немного глупой улыбке. Он то и дело оглядывался назад через плечо и долго-долго смотрел на летающих людей. В чистом воздухе Долин это выглядело восхитительно. И даже когда он больше не мог на них смотреть, чувство радости не исчезло, переливаясь всеми цветами радуги в его голове.