Таможня дает добро

Он встал, натянул белые парусиновые штаны (джинсы, футболка, и пистолет лежали в небольшом деревянном сундучке, выданном боцманом вместе с прочим «казённым» имуществом) и полез по крутому, с латунными поручнями, трапу вверх. Обуваться не стал — приятно было ощутить голыми подошвами тёплые, не успевшие остыть за вечерние часы доски палубы. Очень хотелось лечь, заложив руки за голову, и глядеть вверх, на звёзды, думать, перебирая мысленно всё, что с ним произошло за этот безумный день. Так Роман и сделал; сон всё не шёл, тогда он встал, потянулся, зазминая затёкшие суставы и, встав у лееров, попытался разыскать «свой» пароход. Или судно уже ушло? Но, вроде, перед побегом он не замечал приготовлений к отправлению…

Пароход он не нашёл, как не всматривался в темноту. Внешний рейд тонул во мраке, и только кольцо огоньков «зоны прибытия» да тусклые фонари на мачтах судов, стоящих на бочках, еле-ели проглядывали сквозь спустившийся на бухту туман. Оставался единственный вариант — подняться повыше, воспользовавшись верёвочными лесенками, поддерживающими с боков мачты — кажется, они называются ванты? Сказано — сделано; ступеньки приятно щекотали голые ступни, палуба внизу мягко покачивалась. Роман устроился на перекрещенных деревянных брусьях, укреплённых на середине мачты, ухватился за снасти, пожалев мельком, что нет ремня или куска верёвки, чтобы обвязаться за пояс — и принялся наблюдать.

Пароход вскоре обнаружился на прежнем месте, в километре примерно от броненосца. Некоторое время Роман гадал, обнаружили уже там труп бандита, а заодно и его побег — или до сих пор пребывают в блаженном неведении? Больше наверху делать было нечего, и он сполз по вантам на палубу. Постоял немного у лееров, любуясь картиной ночного Зурбагана — так назвал этот город «Врунгель». К своему стыду молодой человек не сразу понял, где он уже слышал это название, а когда всё же вспомнил, то принялся гадать, что это — случайное совпадение, или город основан неведомыми поклонниками литератора Александра Грина?Но если это так — то каким образом они оказались на другой планете (а это именно другая планета, а то и другой мир, параллельный, о которых так любят писать фантасты, незнакомый рисунок созвездий над головой ясно на это указывал) и, к тому же, как-то исхитряются до сих пор затаскивать сюда корабли из родного мира? Или он вообще в другом измерении, где действуют иные, чуждые землянам законы природы? Между прочим, очень на то похоже — это ему всё, что случилось за эти сутки, представляется фантастикой, а вот шкипер «Квадранта», как и все остальные, кого Роман тут встречал — команда парохода, тип в хэмингуэевском свитере, мальчишка-бакенщик, даже украинские бандиты — все они похоже, не видят в происходящем ничего, заслуживающего удивления…

Вопросы, вопросы — и ни одного ответа. Дующий со стороны пролива ветерок наливался ночной свежестью, стало зябко, кожа на голом торсе и плечах покрылась крупными мурашками, и он полез вниз, в кубрик, позавидовав попутно матросам шхуны — те соскальзывали по поручням трапа на ладонях, не касаясь ногами ступенек. Интересно, сколько пройдёт времени, пока он сам научится такому, подумал Роман — нет теперь уже Рамон, так ведь его представил боцману «Врунгель»? Он поворочался, устраиваясь в койке-гамаке и через несколько минут провалился объятия в глубокого, без сновидений, сна…

VI

Стрелки наручных часов показывали шесть утра. Роман, поднятый с койки зычным рыком боцмана и частым, медным бряканьем рынды, торопливо натянул штаны и выскочил на палубу, в гальюн. Посетив установленную на полубаке парусиновую будку, он вскарабкался на салинг — так именовались перекрещенные брусья, с которых он ночью наблюдал за бухтой. Парохода на месте не оказалось; вместо его на волнах покачивалась большая, рыжая от ржавчины бочка, за ней белели бакены «зоны прибытия». Дальше, километрах в полутора, Роман обнаружил ещё один составленный из бакенов круг. Пока он гадал, зачем он понадобился — дублёр первого, или что-то другое? — в круг зашло судно, длинный, очень низкий пароход с высокой, густо дымящей трубой, вовсе без мачт, с единственным большим гребным колесом на корме. Двигался пароход, как заметил Роман, точно по прямой, соединяющий круг и высящуюся на утёсе башенку маяка — и не успел молодой человек навести на него одолженный у Врунгеля бинокль, как судно исчезло в прозрачном вихре, оставив после себя лишь рябь на воде!

Что ж, теперь хотя бы стало ясно, куда деваются суда, прибывающие в бухту через «зону прибытия» — вот через этот самый круг они и уходят, спеша по своим делам в неведомые миры, лежащие под неведомыми звёздами… Понаблюдав ещё с полчаса за «зоной отбытия» — за это время через неё прошли два парусника и нечто вроде грузовой баржи с рядами вёсел по бортам, — он спустился на палубу. Судовой колокол брякнул, подавая сигнал к приёму пищи, и молодой человек осознал вдруг, что проголодался, прямо как волк…

Если Роман рассчитывал, что Врунгель снова пригласит его завтракать в кают-компанию — то тут ему пришлось испытать разочарование. Вслед за остальными матросами он спустился в кубрик; гамаков там уже не было, вместо них с подволока (так называется потолок подпалубных помещений) свешивался на канатах длинный дощатый стол. Койки же сразу после побудки убрали в особые, устроенные вдоль бортов ячейки, именуемые «коечные сетки». Он осведомился у одного из матросов, зачем это нужно — ведь парусина за день наверняка пропитается влагой, и придётся спать на мокром? Ответ поверг его в недоумение — оказалось, что свёрнутые в тугие коконы койки призваны защищать людей на палубе от пуль и картечи. На вопрос — а что, тут и такое случается? — матрос поглядел на него странно и ничего не ответил.

Беседовали они по-русски; матрос говорил с сильным акцентом, напоминающим выговор жителей Португалии, мешал русские слова с фразами на зурбаганском языке (так Роман теперь называл псевдо-эсперанто), но, несмотря на это, они хорошо понимали друг друга. Роман собрался, было спросить, где тот научился говорить по-русски, но матрос дожидаться не стал — затянул узлы коечной сетки и порысил в кубрик, посоветовав собеседнику не зевать.

Совет был хорош — в этом он убедился, увидев, как торопливо соседи по столу вычерпывают из маленького горшочка масло. Густо-жёлтое, кажется топлёное, оно полагалось к каше, по вкусу и консистенции напоминающей овсянку, но с явственным ореховым привкусом. Кроме этого горшочка, на столе имелась миска с колотым тёмно-бурым (тростниковым, как ему объяснили) сахаром и большой жестяной кофейник. Матросы по очереди наливали густой ароматный, щедро сдобренный корицей и перцем напиток по жестяным кружкам — каждая с выцарапанным на боку именем владельца.

Своей кружки, как, впрочем, и ложки, у новоиспечённого матроса не было; и то и другое вручил ему боцман, пробурчав под нос на зурбаганском что-то вроде «будешь должен». Он не ответил — уминал за обе щёки вкуснейшую, сдобренную маслом, корицей, сахаром и кусочками сухофруктов кашу. Кофе тоже был с пряностями, корицей и перцем; некоторые матросы сыпали в чашки соль и добавляли кусочки масла.

В общем, на местную кормёжку грех было жаловаться — кормили вкусно, обильно, от пуза. Удивляло, разве что, отсутствие хлеба или хотя бы сухарей — может, подумал он, они тут полагаются только к обеду? Вместо хлеба на столе обнаружилась большая жестяная миска, полная тёмно-коричневых кусочков — это оказался горький, очень вкусный, с лёгким привкусом миндаля, шоколад. Некоторые матросы рассовывали лакомство по карманам, и Роман с удовольствием последовал их примеру. Неизвестно, когда тут обед, а шоколад, как известно, штука питательная…

Завтрак тем временем подошёл к концу. Сотрапезники Романа один за другим потянулись на палубу — кто-то переговаривался, кто-то обменивался сальными шутками, кто-то ковырялся в зубах длинной щепкой. Он пошёл, было, за ними, но не тут-то было: боцман тормознул его, ткнув заскорузлым, пожелтевшим от табака пальцем сперва в заваленный грязной посудой стол, а потом в жестяной таз, полный жёлтоватых и серых комьев размером с кулак. Серые при ближайшем рассмотрении оказались обычной пемзой, а жёлтые Роман после некоторых колебаний определил, как куски морской губки. Всё было ясно без разъяснений: морская служба начинается для него не с вахт и авралов, не с работы с парусами и канатами, и даже не с загадочной «драйки медяшки», о которой обмолвился давеча Врунгель — а с самых что ни на есть не романтических обязанностей уборщика и посудомойки.