Татуировщик из Освенцима
Шрифт:
— Хорошо, постараюсь. Ивана мне поможет. Но лекарство очень нужно.
Лале хватает Дану за руку:
— Скажи ей… — (Дана ждет.) — Скажи ей, что я о ней позабочусь.
Лале смотрит, как Дана бежит к бараку. Он не в силах пошевелиться. В голове копошатся мысли. Тележка для трупов, которую он видит каждый день. Ее называют «Черной Мари»… Нельзя допустить, чтобы Гита окончила свои дни в ней. Пусть это не станет ее судьбой. Он оглядывается на смельчаков, отважившихся выйти из бараков. И представляет себе, как они падают в снег и лежат, улыбаясь ему, благодарные
— Ты ее не получишь! — кричит он. — Не позволю тебе забрать ее у меня!
Узники отшатываются от него. В этот холодный, промозглый день эсэсовцы предпочитают оставаться в помещении, и вскоре Лале оказывается в одиночестве, парализованный холодом и страхом. Наконец он начинает двигать ногами. Разум заставляет тело шевелиться. Спотыкаясь, он идет в свою каморку и падает на койку.
В каморку сочится утренний свет. Комната кажется ему совсем пустой. Глядя сверху вниз, он не видит себя. Состояние вне тела. Куда я подевался? Мне надо вернуться. Я должен сделать что-то важное. Воспоминание о вчерашней встрече с Даной возвращает его к реальности.
Он надевает сапоги, набрасывает на плечи одеяло, хватает портфель и бежит к передним воротам. Он не смотрит по сторонам. Ему надо немедленно увидеться с Виктором и Юрием.
Его знакомые приходят со своей командой, на каждом шагу проваливаясь в снег. Заметив Лале, они отделяются от остальных и встречают его на полдороге. Он показывает Виктору камни и деньги — по цене небольшое состояние. Все, что у него есть, он бросает в мешок Виктора.
— Пенициллин или что-то аналогичное, — говорит Лале. — Сможешь помочь?
Виктор кладет свертки с едой в раскрытый портфель Лале и кивает:
— Да.
Лале спешит к бараку 29 и наблюдает издали. Где они? Почему не появились? Он ходит взад-вперед, не обращая внимания на сторожевые вышки вокруг лагеря. Он должен увидеть Гиту. Ей надо пережить эту ночь. Наконец он видит Дану и Ивану, ведущих под руки ослабевшую Гиту. Две другие девушки помогают заслонить эту группу от лишних глаз. Лале падает на колени при мысли, что, возможно, видит Гиту в последний раз.
— Что ты делаешь на земле? — спрашивает у него за спиной Барецки.
Лале с трудом поднимается на ноги:
— Мне стало нехорошо, но теперь все в порядке.
— Может, стоит пойти к врачу. Ты ведь знаешь, в Освенциме у нас есть несколько врачей.
— Нет, спасибо, скорее попрошу вас пристрелить меня.
Барецки достает из кобуры пистолет:
— Если желаешь здесь умереть, Татуировщик, буду рад оказать тебе эту услугу.
— Не сомневаюсь, но не сегодня, — говорит Лале. — Как я понимаю, у нас есть работа?
Барецки убирает револьвер.
— Освенцим, — говорит он, трогаясь с места. — И отнеси это одеяло на место. У тебя дурацкий вид.
Лале с Леоном проводят утро в Освенциме, выбивая номера на руках испуганных новичков и стараясь смягчить их шок. Однако Лале поглощен мыслями о Гите и несколько раз загоняет
иглу слишком глубоко.После полудня, закончив работу, Лале чуть не бегом припускает в Биркенау. У входа в барак 29 он встречает Дану и передает ей все пайки от своего завтрака.
— Мы соорудили ей постель из одежды, — говорит Дана, пряча еду в отвороты рукавов рубашки, — и поим ее водой из талого снега. Вечером отвели ее в барак, но ей по-прежнему очень плохо.
Лале сжимает руку Даны:
— Спасибо. Попытайтесь впихнуть в нее немного еды. Завтра я достану лекарство.
Он уходит, весь во власти лихорадочных мыслей. Он едва знает Гиту, но как ему жить, если она умрет?
В ту ночь сон бежит от него.
На следующее утро Виктор опускает в портфель Лале еду и вместе с ней лекарство.
Вечером он сможет передать его Дане.
Вечером Дана и Ивана сидят у кровати Гиты, впавшей в полное беспамятство. Приступ сыпняка оказался сильнее их, у девушки одеревенело все тело. Они пытаются говорить с ней, но она никак не реагирует. Ивана открывает рот Гиты, Дана вливает в него несколько капель из пузырька.
— Боюсь, я не смогу больше тащить ее в «Канаду», — говорит изможденная Ивана.
— Ей станет лучше, — настаивает Дана. — Всего несколько дней.
— Где Лале достал лекарство?
— Нам знать не обязательно. Просто будь благодарна за это.
— Думаешь, уже слишком поздно?
— Не знаю. Давай укутаем ее и постараемся, чтобы она пережила ночь.
На следующее утро Лале издали наблюдает, как Гиту опять тащат в «Канаду». Он видит, как она пару раз пытается поднять голову, и это наполняет его радостью. Теперь ему надо разыскать Барецки.
Основные офицерские казармы находятся в Освенциме. В Биркенау у них лишь небольшое здание, и именно сюда приходит Лале в надежде поймать Барецки. Тот появляется через несколько часов и удивляется, увидев, что Лале ждет его.
— У тебя мало работы, да? — спрашивает Барецки.
— Хочу попросить вас об одолжении! — выпаливает Лале.
Барецки прищуривается:
— Никаких больше одолжений.
— Может быть, когда-нибудь я смогу сделать что-нибудь для вас.
— Что такого ты можешь для меня сделать? — хохочет Барецки.
— Нельзя сказать заранее. А вам не хотелось бы оказать услугу про запас, на всякий случай?
— Что ты хочешь? — вздыхает Барецки.
— Это Гита…
— Твоя подружка.
— Вы можете перевести ее из «Канады» в административный корпус?
— Зачем? Полагаю, ты хочешь, чтобы она была в помещении с отоплением?
— Да.
Барецки стучит ногой:
— Это может занять день или два, но попробую что-то сделать. Ничего не обещаю.
— Спасибо.
— Ты мой должник, Татуировщик. — Он ухмыляется, поглаживая офицерскую тросточку. — Мой должник.
— Пока нет, но надеюсь стать им, — с напускной храбростью говорит Лале.
Он уходит прочь бодрым шагом. Может быть, ему удастся сделать жизнь Гиты более терпимой.