Тавриз туманный

– Трое, несомненно, аскеры, а четвертый Джамадар-оглы Раджаб, он когда-то был приказчиком в конторе Гаджи-Мирза-аги.

Теперь я понял, по чьему приказу они явились.

Они потребовали показать им лошадей. Я кивнул Гусейн-али-ами, и тот, трясясь от страха, повел их в конюшню. Не говоря ни слова, они вывели самых лучших наших лошадей, которых мы запрягали в фаэтон, и направились к. воротам. Кучер Мешади-Кязим-аги пытался было вырвать у них уздечки, но один из аскеров замахнулся на него хлыстом, намереваясь ударить. Тогда во двор выскочили дружинники, охранявшие наш дом, и отняли у грабителей-уздечки. Встретив решительный отпор, аскеры попытались было пустить в ход оружие, но я приказал разоружить их и выгнать со двора.

Не было сомнения, что этим дело не кончится. Ни Хелми-бек, ни Гаджи-Мирза-ага Биллури не простят нам этого.

Надо было готовиться к встрече более многочисленного отряда, которому, возможно, будет приказано разоружить и арестовать нас.

Мешади-Кязим-ага не знал, что делать. Он страшно растерялся, у него тряслись руки, дрожали губы. Его волнение передалось Нине и другим женщинам. Невестки его Санубар и Тойфа-ханум, прижавшись к Нине, плакали. Я крикнул Мешади-Кязим-аге:

– Возьми себя в руки, мужчина ты или нет?

Он притих. Надо было подбодрить остальных.

– Мы переживали дни куда тяжелее, - обратился я к Нине, - но никогда не теряли присутствия духа...

Она не дала мне договорить, дрожащим голосом перебила:

– Но никогда мы не допускали врага в город, а теперь он здесь и сделает с нами, что ему заблагорассудится.

– Бояться нечего. Мы тоже не бессильны, сумеем постоять за себя.

Мне хотелось загладить перед Мешади-Кязим-агой свою грубость, и я приказал подать ему кальян. Увидев, что он немного успокоился и закурил, я сел к столу и выпил стакан чаю. Нина продолжала волноваться.

– Пусть забирают все, что хотят. Стоит ли из-за двух лошадей затевать драку. Прошу тебя, не лезь на рожон. Они уничтожат тебя в два счета.

– Нина, дело не в двух лошадях. Лошади нужны были им лишь как повод для конфликта. У них все заранее обдумано.

Стук в дверь прервал наш разговор. Я решил не затевать ссору во дворе и не заставлять домашних еще больше нервничать, поэтому сам пошел открыть дверь. Если это солдаты, решил я, лучше поговорить с ними на улице.

Стучал турецкий офицер, которого сопровождали пять вооруженных аскеров. С ними были двое из тех, которых мы только что разоружили.

Как только я открыл дверь, они указывая на меня, обратились к офицеру:

– Вот он, он самый!

Тот окинул меня презрительным взглядом с ног до головы и закричал:

– Ты что, карата* несчастный, забыл с кем дело имеешь? Хотел доказать, что ты аджам**, что ли? Это ты осмелился разоружить мохамедчиков***?

______________ * Карата - незаконнорожденный. ** Аджам - бестолковый, так турки называют иранцев. *** Мохамедчиками называли солдат турецкой армии.

Он ожидал, что я испугаюсь и начну униженно молить о прощении, но я спокойно и сдержанно ответил ему:

– Карата - твое имя. Что касается разоружения мохаммедчиков, то я их не видел. Сюда явились четыре мародера, которых мы разоружили. И поделом им. Нечего грабить средь бела дня.

Офицер оторопел. Он увидел, что не на простока напал, что я могу постоять за себя, но не желая сдаваться, продолжал кричать:

– Мало того, что ты скрываешь у себя неправоверную русскую женщину, работавшую в консульстве, ты еще осмелился поднять руку на аскера армии халифа?

Мое спокойствие раздражало его. Повернувшись к сопровождавшим его солдатам, он приказал:

– Возьмите его! Ну-ка, живо! А русскую девчонку тащите к Эркен-паше!

Двое аскеров бросились ко мне, а трое вошли в дом, чтобы вывести Нину, но в мгновение ока наши люди окружили и разоружили их. Саблю и револьвер офицера, предварительно вынув патроны, я вернул ему и сказал:

– Уходи, и больше не допускай такой мерзости. Вы объявили, что идете спасать честь и независимость нашу. Советую вам сдержать это обещание. Передай мои слова Эркен-паше и тем, кто послал тебя сюда.

Офицер ничего не ответил, выпрямился, пристукнул каблуками, повернулся, как в строю, и ушел.

Во дворе и на улице около нашего дома было много дружинников, которые в случае необходимости могли отразить натиск врага. Кроме того, я знал, что Мирза-Ага Биллури больше не рискнет трогать нас, поэтому я приказал своему кучеру:

– Запрягай лошадей, нечего сидеть, надо ехать в контору.

– А как дома?
– встревожился Мешади-Кязим-ага.
– Вдруг они подтянут сюда большой отряд и ворвутся в дом? Кто спасет семьи наши?

– Не беспокойся. Мы все предусмотрели. Наши храбрецы незаметно для турок окружили все дома, где они поселились, их казармы и войска. Если какая-нибудь их группа свыше десяти человек выйдет в город, ее сейчас же разоружат. Мы могли бы сегодня же выгнать их из города, но пока нет необходимости опережать события.

Мешади-Кязим-ага заметно приободрился, он даже приосанился и заулыбался. Мы отправились в контору.

После происшествия в нашем доме, все соседи разбежались и заперлись в своих домах, на улицах никого не было видно.

За весь день к нам в контору зашел только Гулу-заде. Он сообщил, что Сардар-Рашид поехал в штаб Хелми-бека. Туда же вслед за ним прикатили на фаэтоне Мирза-ага Биллури и Кербалай-Гусейн Фишенкчи. Гулу-заде рассказывал также, что солдаты, стоящие на карауле у дома Сардар-Рашида, беседовали о событиях в нашем дворе.

В четыре часа за нами заехал фаэтон. Мешади-Кязим не вытерпел и едва, увидев кучера, спросил:

– К нам никто не приходил?

– Нет, после того, как те отправились восвояси, никого не было.

Я уже поставил одну ногу на ступеньку фаэтона, когда ко мне подбежал какой-то мальчишка и протянул записку.

Внимательно вглядевшись, я узнал его. Это был тот самый мальчишка-тавризец, который в свое время служил у американки мисс Ганны. Я посмотрел на адрес. Он был написан ее почерком. Я развернул сложенную вчетверо бумажку.

"Мой друг! Я снова дома. Буду ждать вас в девять вечера.

Ганна".

Положив записку в карман, я сел в фаэтон. Почему она приехала в Тавриз? Что привело ее сюда? Или, узнав, что русские ушли, она поспешила в этот беспокойный город? Или прибыла сюда как немецкая шпионка? Или, пользуясь благоприятным моментом, хочет забрать вещи? А может быть, ей трудно жилось в Курдистане, и она, надеясь на мою дружбу и покровительство, решила вернуться?

Дома мы застали всех в мрачном настроении, словно в трауре. Никто не говорил ни слова. Нина сидела у стола, подперев голову руками, и тоже молчала.