Тайны темной осени

А закат был из тех, что запоминаются сразу, влёт и — на всю жизнь. Багровые полосы облаков над Невой, облитые зловещим вечерним светом купола собора на противоположном берегу, чёрные в сумерках деревья — там же, река, несущая в залив кровавые волны…

Квартира встретила меня неприятной тишиной и каким-то слабым, но устойчивым могильным запахом. Первым делом я подумала о мусорном ведре: неужели не выбросила, когда уходила на работу в четверг? Мусорка с четверга — та ещё радость.

Но нет, ведро сияло чистой белизной: не просто выбросила, а ещё и тщательно вымыла. В ванной — та же стерильность, на кухонном блоке она же. А пахнет всё равно. От соседей несёт, что ли? С улицы?

Раскрыла окна на балконе — потёк внутрь стылый вечер, неся с собой запахи палой листвы, влажной земли, горячего металла из автосерсиса, устроившегося напротив дома. Что-то они там такое варили сваркой — сумерки периодически прорезывало синими вспышками, чем-то лязгали, взвыла на несколько минут болгарка, потом стихла. От соседей сверху доносились — бум-бум! — звуки вечеринки, соседи слева опять обнялись с перфоратором, где-то плакал маленький ребёнок, задрались друг с другом маленькие собачки, и хозяева с матюками растаскивали их, а кто-то с кем-то ругался по телефону, вставляя через слово русский неопределённый артикль на вторую букву алфавита…

В комнате после свежего ветра на балконе запах показался вовсе уже отвратительным. Я заглянула за шкаф, отодвинула диван… И меня будто в лицо ударило чем-то тяжёлым.

В углу лежала кукла.

Тряпичная. Голова — свёрнутый из нескольких тканевых жгутов овал. Пухлые, перевязанные красными ниточками ручки и ножки. Тельце из выцветшего ситца. Запах шёл от неё.

Не знаю, сколько я простояла, тупо таращась на это изделие не пойми чьего больного разума. В мозгу всплыли какие-то обрывки про магию вуду — лепит колдун куколку того человека, которого хочет извести, а потом… что потом — не помнила, но человек, короче, умирает в муках. Верят же люди в этакую чушь!

Куколка словно смотрела на меня — чем? У неё ведь не было глаз, даже нарисованных! И ухмылялась. Опять же, как? У неё не было рта, даже нарисованного. Но от неё исходила мощная, совсем не добрая, сила пристального взгляда и кривой усмешки. И запах… мерзкий запах подгнивших потрохов, которые зачем-то кинули на раскалённый противень — поджарить на обед.

Откуда в моём доме эта пакость?

И снова ударило беззвучным громом, аж качнуло вперёд-назад: да тётка Алла же! Кто тут орал и извивался в истерике, на этом вот самом диване?! Вот она зачем приезжала. Не совсем из ума выжила, понимала, что никакой свадьбы не будет, и что я её долго не вытерплю. Отвлечь моё внимание истерикой… сунуть за диван вот это!

Да чтоб тебя!

Я лопнула от злости. Стёкла буфета отозвались на мои эмоции слабым дребезжащим звоном, им подпели оконные. Я пошла в ванную, взяла швабру, — руками прикасаться, вот ещё! Пробежалась взглядом по квартире, нашла жестяное ведёрко из-под попкорна, осталось от летнего похода в кинотеатр. Что со всей этой колдовской пакостью делают обычно? Правильно, сжигают! Огонь очищающий уничтожает всё.

С кем это тётьАлла связалась, хватило же ума! Или её взялись обрабатывать мошенники, алчущие недвижимости? Наши два дома во Всеволожске, допустим, не бог весть какое богатство, хотя тоже, если с умом подойти, деньги, а вот моя городская квартира… Как тёть-Алла там говорила? Продать, купить в Мурино…

Я перекатила черенком швабры мерзкую тухлятину в жестяное ведёрко. Вынесла на балкон. Зажигалку не нашла, зато были свечи и спички к ним: как-то отключали свет на весь день, урок усвоила.

— Гори, гори ясно, — выговорила я сквозь зубы и кинула пылающую спичку в куклу, прямо в лоб ей.

Пламя вздыбилось багровым горбом! Я еле успела отскочить, но, кажется, всё равно обожгла руку. Обожгла, и ничего не заметила. Ещё испугалась, что этак и до пожара не далеко, а пожар мне в новой квартире был не нужен. Но нет, огонь не выплеснулся из краёв ведёрка, хоть и пылал изрядно. Через минуту уже опал обратно, и я со всей осторожностью заглянула внутрь.

Мерзкая кукла сгорела вся, без остатка. Полностью. Ни клочка ткани, ни сажи, ни даже обугленной спички. Только ведёрко выгнулось от жара, скособочилось, потеряло прежнюю идеальную форму. Попкорн в него уже не насыплешь. И даже ручки-карандаши не кинешь, чтобы не катались, где не надо.

Запах.

Запах исчез, как и не бывало его вовсе.

Так не бывает…

Я подняла голову и увидела собственное отражение в оконном стекле. Бледное лицо с чёрными провалами глаз неприятно напомнило собой застывшую маску, из тех, что держат в Музее Восковых Фигур.

Очень хотелось поддеть ведро всё той же шваброй и выкинуть в окно, но я сдержалась: оно могло упасть кому-нибудь на голову, с одиннадцатого этажа — фатально. Зачем и мне и тому несчастному такие проблемы. Оделась, всё той же шваброй загнала испорченную тару из-под попкорна в мусорный пакет, выставила за дверь. Завтра вынесу, ничего ему не будет.

По спине ползали зябкие мурашки. Что это было? Зачем? Для чего? Ну, тётя Алла, вам не жить, клянусь! Чёрт с ним, с проектом, завтра же приеду и посмотрю в твои бесстыжие глаза!

Мне стало плохо ближе к утру. Сначала просто трясло, как при температуре, только без температуры. Я мужественно куталась в плед и выкрутила термостат на батарее до максимума. Согрела чайник, заварила чай — не помогло. Кожа горела и вместе с тем замерзала, нос, руки, ступни превратились в лёд и грозили отвалиться. Когда я догадалась в очередной раз измерить температуру, электронный градусник яростно заверещал, показывая — 41,1…

А при какой, напомните мне, температуре, сворачивается кровь у человека?

Я ещё успела позвонить в скорую. Смартфон стоял на зарядке, выдать мне козу с пустой батареей не смог. Я успела проползти в коридор и как-то открыть дверь, а то врачи не войдут, дверь у меня мощная, взломостойкая, от прежнего хозяина осталась. Ещё помнила, как сползла по стеночке на пол, и головой как раз в коридор да по двери, дверь пошла наружу и грохнула в стену. Звук был — по костям прошло волной мучительной ломоты.

А потом я оказалась на чёрной равнине под чёрным небом. Здесь не было света, только колкие искры далёких звёзд равнодушно сверкали над головой. Здесь не было ветра, только воздух пах сухой полынной горечью и древней пылью. Равнина круто обрывалась вниз, сплошной, без единой трещины, чёрной отвесной скалой, глубоко внизу неслась бешеная чёрная река, вскипая ослепительной пеной на чёрных же камнях, похожих на кривые зубы гигантского дракона. Эхо разносило по ущелью её свирепый рокот, и над чёрным потоком дрожали чёрные же перевёрнутые радуги.

С обрыва нельзя было спуститься спокойно, нигде не видно было ничего, похожего на лестницу или пологий спуск. Здесь можно было только свалиться вниз, без права возврата. Попробуй влезь обратно без альпинистского снаряжения и должной сноровки. Но меня это не пугало почему-то. Я знала — мне нужно вниз, к реке, потому что там…

Огромный чёрный зверь соткался из мрака, пересёк мой путь, встал, расставив лапы и наклонив ушастую голову.

— Бегемот? — спросила я неуверенно. — Ты, что ли?