Тайны темной осени

Вот ведь… жил человек. Никому при жизни не нравился, кроме, может быть, родного сына, да и то, с оговорками. А теперь не стало. И как бы я ни относилась к тётке, с раздражением, досадой, иногда с ненавистью даже, а вот такого страшного конца ей никогда не пожелала бы.

Зачем она приехала ко мне тогда? Подбросить ту вонючую куклу? Но она сама пала жертвой, значит, куклу сунул Арсений. Кто ещё бы мог? Кому было бы надо?

Голова пухла. Я не следователь. Мозги у меня на криптошифрование заточены, на алгоритмы оптимизации поиска, на построение моделей процессов, протекающих в компрессорах силовых турбин. Спросите у меня уравнение Ван дер Ваальса, я отвечу не задумываясь. Но объяснить мотивы Арсения я не могла даже себе.

Жил он при маме. Занимался чем-то там в интернете, вон, тексты писал, что-то с них имел… Судя по потоку жаждущих продолжения в комментариях — какая-то известность у него была. Почему дом спалил? Что спалил именно Арсений, даже не сомневалась, хотя, по сути, и это было неясно, он или не он. Где он с тётей Аллой болтался три года, не на пепелище же жили. Зачем ко мне приехал и невменяемую мать привёз? Почему смерти моей хотел?

Голова болела и слегка кружилась: всё-таки я ещё не до конца выздоровела, слабость, усталость, звон в ушах, ватные ноги — получи и распишись. И эта мерзкая тусклятина вместо нормального света!

Из начальственного кабинета внезапно раздался вопль ужаса и грохот. Что там ещё… Я нехотя поставила недопитый стаканчик на кофемашину и пошла посмотреть. Мало ли, вдруг человеку плохо, скорую вызвать там… Заглянула в дверь — Лаврентий наш Павлович как раз поднимался с пола. Судя по картинке происходящего, дёрнулся от стола назад, стул опрокинулся.

— Всё в порядке? — спросила я.

Он глянул на меня безумным глазом и начал нервно тыкать пальцем в сторону монитора, даже слов найти не мог, до того его потрясла картинка.

Ну, синий экран смерти. Берия наш их боялся, я уже говорила об этом. Но конкретно именно этот экран — с фигнёй вместо информации о сбое системы — показывал поверх белых буковок на синем фоне стандартное окошко Windows с надписью: что выбрать при нажатии клавиши ShutDown: жопы, письки. Именно так, по русски, кнопочками, и полоса прогресса с надписью: через столько-то секунд — количество секунд стремительно сокращалось — выбор будет осуществлён автоматически.

«Порнуху нечего гигами качать из сомнительных интернет-клоак», — мстительно подумала я про себя, но вслух не сказала ни слова. Дождалась, когда экран показал голые задницы — любопытно было глянуть, что именно вирус выберет, потом дело привычное: перезапуск компьютера, убийство виртуальной машины, на которой произошёл инцидент (когда человек — полный ламер и не лечится, то всего лучше пускать его работать из-под VirtualBox’а, не будет проблем с восстановлением основной платформы), создание новой виртуалки, загрузка в неё системы из заранее запасённого образа. Рутина.

Лаврентий Павлович с воплем кинулся искать что-то там, не нашёл, естественно, и давай разоряться. Ага. Благодарить должен дающий, знаем, плавали.

— Одни люди ещё не теряли важных данных, — сказала я, — а другие выучили словосочетание «резервная копия». Копия есть?

Копии не было. Я оставила начальство это как-нибудь пережить, и вернулась к кофейному автомату.

Из чужого кабинета скрипт не запустишь. Пришлось ждать, пока машина приготовит мне кофе. Ненавижу ожидание! Обжигающий напиток не согрел нисколько: в холле стоял склепный промозглый холод — отопление выключили, что ли? И общая обстановка не радовала. Половина сотрудников уволилась, оставшаяся половина искала запасной аэродром, чтобы уволиться в ближайшее время, несколько новых, нанятых Берией месяца полтора назад, не отсвечивали.

Вот так вот. Был коллектив, весёлый, дружный, с огоньком и выдумкой, одни наши корпоративы, куда каждый бежал вприпрыжку и с большой охотой, чего стоили. И не стало коллектива. Верно говорят, что рыба гниёт с головы. Если ты как человек дерьмо, но как начальник хорош — ещё ничего, но если ещё и начальник из тебя дерьмо — то капец котёнку.

Прошлое валилось в чёрную реку без остатка. Было жаль прежнюю команду, жаль себя, но, видно, уже не сделаешь, умерла так умерла. И у кофе какой-то неприятный горький привкус…

Я поставила недопитую кружку наверх, в пару к той, что недопила раньше, и внезапно поймала собственное отражение в глянцевом боку аппарата. Руки-ноги-голова, лицо — тёмный непроницаемый овал.

Да провались оно всё!

Ушла, не дожидаясь окончания рабочего дня. Я вообще не должна была здесь быть, у меня больничный ещё не закрыт! Так что пусть наш Берия бесится, сколько ему угодно. Наплевать.

Снаружи густой осенний вечер дышал промозглой сыростью. Побуревшие листья прилипли к тротуарам намертво, утром их счистят на маленьких тракторах-пылесосах дворники. Впрочем, сгинут в хищном раструбе машины не все, какие-то останутся — вечном напоминанием о тленности бытия. Седая морось осыпала лицо и плечи. И бананы ака наушники с бодрящим плей-листом не вставишь в уши: смартфон разряжен.

До того, как начались проблемы с аккумулятором на новом, казалось бы, смартфоне, я не обращала внимания на город. Он жил сам по себе, я — сама по себе, в своей музыке и скачанных с литературного сайта аудиокнигах, в своих контактах, работе. Теперь мне приходилось поневоле смотреть и слушать.

Тёмные стены домов, расплывающиеся в косом моросящем тумане фонари, влажно шелестящие по серой дороге машины, редкие прохожие, бредущие по своим делам… Город поворачивался ко мне непарадной, нетуристической стороной своей жизни и словно бы насмехался над моей растерянностью: видишь? Смотри ещё.

Как в детстве, хотелось взять в руку карандаш, холст и рисовать, бездумно, впечатывая штрихи в белую поверхность. Но какое рисование под таким-то дождём… И какое там детство, оно ушло и уже не вернётся.

Выезжали тогда, упрямо подсовывала мне картинки память, устраивались на складных табуреточках и рисовали, рисовали… Места разыгрывались по жребию. Мне неизменно доставались Васильевский остров и Петропавловская крепость.

Акварель так и не полюбила. А вот графика, серые полутона — моё. Тёмный город в чёрно — серых оттенках осени, подсвеченный яркими софитами храм, волокущийся по Добролюбова уставший трамвай — дрын-дрын-дрын, двери на остановке — шарах, аккорды городского гимна, ровный, выхолощенный голос информатора: «Остановка: станция метро Спортивная…»

Город жил. Город смотрел свысока и вместе с туманом выпадал в осадок на гранитные тротуары. Казалось, он хотел что-то сказать мне, может, и говорил, но я не умела понять. Технарь, синий чулок, вобла, — я впервые с досадой ощутила, что совершенно напрасно лишена мистического сознания. С ним сейчас было бы повеселее. Не так неуютно.

Осень.

Самое тяжёлое время года.

Я дошла до Спортивной, и только там поняла, что на каршеринговую машину меня не хватит. Вызвала такси. Доехали без приключений.

Но уже во дворе я услышала тихий тоскующий плач, будто где-то под машинами оставили младенца, и тот, устав кричать, теперь лишь слабо плакал, жалуясь на вселенскую несправедливость: все по домам, в тепле, а ему тут умирать…

Вряд ли это был настоящий ребёнок, не тот район и не тот дом, чтобы детей бросали, охрана опять же. Скорее всего, щенок. Или кошка…

Кот.

Он смотрел на меня из-под машины огромными чёрными глазами, совершенно человеческий взгляд, и эти кисточки на ушах…