Тайны темной осени

Лицо Алексея невозможно было теперь узнать! Глаз, выбитый кошачьим когтем, оплыл и вытек, глубокие царапины пробороздили лицо, и только звериный оскал остался тем же. Он шагнул ко мне, подёргивая крючьями сведённых в судороге пальцев, и я сразу почувствовала, как напряглась, одеревенела кукла, по прежнему обнимавшая мои колени.

Всё, Римма. Вот теперь тебе — конец. Кукла, повинуясь приказу, разорвёт тебя в мелкие клочья, а Алексей пожрёт твою душу, сощипывая с семейной виноградной грозди предпоследнюю ягоду…

Оставались ещё сестра и мама в далёком Сочи. Но до них гад доберётся без особых проблем. И МУРО не схватит, раз до сих пор не схватило.

Я с силой зажмурила веки, ожидая первой терзающей боли.

Но боль не пришла. Торжествующий рык Алексея превратился в злобный визгливый крик. Я решилась приоткрыть один глаз и увидела, как чудовище пытается содрать и никак содрать не может со своей головы пресловутый плащ бомжа. Это Похоронов зашёл со спины и накинул на тварь свою рабочую одежду, на которую я кривилась и морщила нос.

По всей видимости, это был не просто плащ, но магический артефакт весьма серьёзной мощи. Алексей выл, визжал, крутился на месте, беспорядочно взмахивая скрюченными руками. Если попадал когтями по стене или двери — щепки летели. А уж как визжал! Как верещал, орал, что сожрёт, выдавит глаза и сожрёт их на завтрак, всем нам вместе и каждому по отдельности, пытался приказывать кукле, но та лишь вздрагивала от невидимой плётки и всё сильнее прижималась ко мне…

Я гладила бедную девочку, не отнимая руки от её волос. Я понимала, что стоит мне поколебаться или, ещё хуже, испугаться, и контроль над куклой окажется у Алексея мгновенно, и тогда мне не жить. Ни мне не жить, ни Похоронову. Он, хоть и бессмертный, а против взбесившейся твари навряд ли устоит. И на бессмертных можно найти управу!

Вспомнилась вдруг некстати жуткая легенда про кентавра Хирона, наступившего на отравленную стрелу. Яд с той стрелы принадлежал лернейской гидре, так что избавиться от него было невозможно. Но бессмертное тело кентавра не могло умереть. И яд начал пожирать его изнутри.

Вечность мук…

Ещё же книга такая попалась, адаптированная для детей. Я очень чётко вспомнила, как там описывались последние дни жизни бедолаги человека-коня: как он лежал, страдая, а кожа его пузырилась чёрными язвами, и не было ни конца его мучениям ни края. В конце концов, он добровольно ушёл в царство мёртвых, отдал своё бессмертие Прометею…

Я не хотела для Похоронова такой судьбы.

Но что я могла сделать в драке? Да ничего… не умела ведь кулаками махать. Поэтому и гладила, гладила, гладила по голове несчастную куклу, не давая Алексею восстановить над нею контроль. Только на это меня и хватало. Только на это.

Но, несмотря на отчаянное сопротивление гада, плащ лишь плотнее охватывал его, словно живя собственной, отличной от воли хозяина, жизнью, и прижимал вниз с неодолимой силой. Я так и не поняла, что именно сделал Похоронов, но вскоре плащ совсем рапластался по полу, а Похоронов для верности ещё и наступил на него ногой.

Существо под плащом уже не визжало, а тихо, тоненько поскуливало в бессильной ярости, а может, даже от боли. Я лишь тихо надеялась, что ему, сволочи бессовестной, действительно больно. Не ждите от меня милосердия! В таких делах — зуб за зуб и око за око, и никак иначе. Визжит? Скулит? Взывает к милосердию?

Можно подумать, девочка его о милосердии не просила! Когда он кромсал и уродовал её тело, приспосабливая под свои чёрные, поганые, колдовские нужды.

На ткани начали стремительно проступать отвратительные по виду пятна. Пятна мерцали, питая собой плащ. И я поняла наконец, почему эту вещь нельзя стирать, нельзя вообще чистить. Она аккумулировала в себе силу покорённых чудовищ, и в таких схватках, как эта, была просто незаменимой. Голыми руками Похоронов не взял бы Алексея. Да даже с пистолетом — совершенно точно не взял бы!

Кукла прижалась ко мне ещё сильнее. Я чувствовала горячий жар, стекавший по моим ногам — тельце куклы сочилось гниловатым потом, смешанным с кровью, пахло вокруг… Настолько отвратительно и тошнотворно пахло, что в какой-то момент, едва справившись в очередной раз с позывами рвоты, я перестала запах воспринимать полностью.

Внезапно мир раздвинулся в бесконечность. Исчезло купе, исчезли задворки железнодорожной станции Воронежа, куда наш поезд загнали до выяснения всех обстоятельств гибели пассажирки из четвёртого купе.

Вокруг задышала чёрным ветром бескрайняя каменистая степь. Похоронов невозмутимо увязал свой плащ, не обращая внимания на барахтанье существа, упорно пытавшегося из не сулящего ему ничего хорошего плена выбраться. Ожил, поднялся на лапы Бегемот… вот только…

Тусклый мерцающий лунный свет проходил сквозь него, и кот не отбрасывал тени, а ещё стало ясно, что он не очень-то кот. На призрачное кошачье тело накладывалось призрачное же тело человеческое, и я наконец-то узнала мужчину!

Арсений!

Сын тёти Аллы.

Сеня.

Кажется, я выговорила имя вслух. Арсений мрачно кивнул мне, и стал смотреть под ноги. Я молча смотрела на него, не в силах отвести взгляда. Так вот почему он бродил в кошачьем облике по городу. Вот почему пришёл к Ольге, и, наверное, здорово мешал Алексею сосать из жены жизнь, но просто так, не возбуждая в свой адрес лишних подозрений, избавиться от кота тот не мог. Пришлось сначала отправить в Хосту Ольгу. А кота попытался убить сам.

Не женщины со скандинавскими палками. Сам, сам Алексей! Поэтому у него недостало сил поддержать иллюзию на пепелище наших домов во Всеволожске.

Господи, каким ясным, каким понятным становилось теперь всё! И, как всегда, когда всплывает очевидная истина, меня накрыло жаркой волной стыда и презрения к себе самой же: ну, где глаза твои были, дура? Почему не увидела, не пресекла, не спасли?!

— В общем-то, всё, — тихо сказал Похоронов, и голос его прозвучал неожиданно мощно и гулко, заполнив собою всё тёмное пространство.

— А… она…

Кукла медленно поднялась с колен и внезапно оказалась девочкой. Раны, лохмотья, нитки, сшившие ей веки и губы, опадали с неё подобно апрельскому дождю. Уродливая оболочка растворилась, открывая сердцевину — того самого ребёнка, который всё ещё жил в ней, несмотря ни на что и вопреки всему.

Её воля сохранила мне жизнь.

Её отчаянное мужество, толкнувшее сопротивляться злому колдуну, хозяину!

Теперь она обрела себя, став почти такой, какой я рисовала её в том сне, который не был сном. Тоненькая, худенькая, с ангельским личиком и зрячими глазами. Волосы обнимали её живой пеленой, спадая почти до колен. И лунный свет равнодушно струился мимо, освещая за нею каждый камешек и каждый колосок чёрной степной травы.

— Римма… — голос Похоронова, казалось, колебал самоё пространство. — У тебя найдётся монетка?