Тайны темной осени

Меня тянуло обратно. В Город-Сумрак, Город-Дверь, которому требовался мой дар, пусть и сдавленный петлёй Кассандры. В Хосте я не нарисовала ни единого листочка. В Петербурге, я чувствовала, вдохновение вернётся. Может, даже решусь взять уроки рисования акварелью или маслом. Не всё же в графике работать…

— Я с Риммой поеду, — решительно заявила Ольга.

— И ты туда же, — горько спросила мама, всплёскивая руками. — Покидаете меня, вертихвостки, на произвол судьбы бросаете!

Но глаза у неё снова смеялись. Всё она понимала. Понимала, что раз надо нам с Олей возвращаться в Питер — значит, надо. В Питере — Центр Алмазова, мощнейший медицинский комплекс для людей с болезнями и травмами опорно-двигательного аппарата. В Питере — лучшие неонатологи и детские врачи. В Питере нам с Олей было где жить — в её квартире. И Оля не собиралась бросать практику. Юрист в инвалидной коляске — это нормально, главное в юриспруденции — голова, а остальное опционально. Это не в балете «Тодес» танцевать.

— Мы летом приезжать будем, — пообещала я. — Исполнится год малышу, приедем!

По предварительным подсчётам родить мне предстояло в начале или середине июля. В это время года в Петербурге — белые ночи и относительное тепло… а в Хосте — лютая жара, которая спадёт только к концу сентября. Ходить с пузом в адовом пекле, пусть и рядом с морем — так себе затея.

Назад летели самолётом же. Пришлось купить вип-места, разориться. А куда деваться было. Я пыталась работать удалённо, но пока прежнего уровня по зарплате достичь не удавалось. Родится малыш, станет вообще не до работы, во всяком случае, в первый год. Поэтому трогать средства, оставшиеся от продажи квартиры, я старалась очень аккуратно, в тех случаях, когда совсем невозможно было обойтись.

Петербург встречал дождём и туманом, плюс двенадцатью, стылым, пахнущим по-осеннему воздухом. После солнечной Хосты — тот ещё контраст.

Но я вдохнула холодный влажный воздух, смешанный с железными запахами аэропорта Пулково, и поняла, что вернулась домой.

Город принял меня. Подержал немного на ладони, раздумывая, что с нами — мной и растущим во мне ребёнком — делать, и — принял.

И я поняла, что вот теперь — всё правильно. Всё так, как и должно быть. Всё будет хорошо.

Но Похоронов… Похоронов не спешил уходить из моих мыслей и моего сердца.

Как бы мы растили нашего ребёнка вместе…

ГЛАВА 9

Неправда, что Петербург — сырое и мрачное место, и что здесь триста шестьдесят дней в году идёт дождь. Статистика метеонаблюдений этого не подтверждает: есть на Земле куда более дождливые места, чем наш Город.

Зима в этот год удалась холодной и невероятно солнечной. Короткие бураны сменялись долгими, звонкими, наполненными светом днями. А с конца января уже ощутимо прибавился день.

Я сыпала зерно в кормушки для птиц, и жёлтые синички меня уже не боялись, самые смелые отваживались присесть на рукав, поклевать сечку с ладони. Снег скрипел под ногами, промороженный воздух дышал острой сладкой ванилью. Мне было хорошо и покойно, как, пожалуй, никогда ещё в жизни.

Мы с сестрой вместе жили в её квартире на Мебельной, и с двадцать пятого этажа открывался великолепный вид на замёрзший залив. В ясную погоду сверкал на пронзительной синеве неба золотой купол Морского Собора в Кронштадте. По Лахтинскому Разливо ходила спасательная шлюпка на воздушной подушке, с двумя вентиляторами за кормой. Ревела она знатно, далеко было слышно. Если стоять при этом у самого берега, то можно было ощутить колебания льда, принимавшегося на себя нагрузку…

Я перебивалась случайными заработками в интернете, выходить на офисную работу в моём положении не было смысла, подписываться на проекты, требующие серьёзного сосредоточения — тем более. Днями напролёт я бродила по Старому Городу, и рисовала, рисовала, рисовала…

Улицы. Памятники. Прохожих.

Я ходила на мастер-классы, посвящённые работе с красками — акварелью и маслом. Завела знакомства в мастерской, продающей всё для художника, а так же не чурающейся изготавливать рамки на заказ, вставлять в те рамки картины, иконы, вышитые вручную гобелены; фото на документы и различные батарейки с флэшками тоже можно было купить здесь. И картины непризнанных гениев, вроде меня. Хозяйка мастерской сама рисовала, в изумительном совершенно пастельном стиле. Я попробовала, мне тоже понравилось.

Всё-таки, мой инструмент — это именно карандаш, не кисточка. Карандашом получалось выразить то и так, что никак не удавалось передать акварелью, ну а масляные краски вообще повергали меня в шок и трепет.

Оля полностью освоилась со своим новым положением. Сила её личности была такова, что, разговаривая с нею, человек быстро забывал, что говорит с инвалидом-колясочником. Если она и страдала, то делала это молча. Когда я не вижу. Меня она поддерживала как никто другой и готовилась к рождению малыша не меньше меня.

Одну из комнат мы переделали в детскую. Кроватка, гимнастический комплекс, шкафички, столики…

— Оля, — смеялась я, — остановись! Малыш ещё года два будет спать со мною рядом!

Мы до сих пор не знали, кто родится. Хитрован на узи закрывался ладошками или зажимал ножки. Поди там пойми, что у плода, пестик или тычинка! Пытались придумать имя, но имя никак не приходило, не ложилось на душу, не откликалось совсем. А зачем нарекать малыша мёртвым. Имена, годные для младенца любого пола — типа Александр/Александра, Евгений/Евгения, Валерий/Валерия я отвергала. Имя должно полностью соответствовать ребёнку бога, а для этого малыша надо было, по-видимому, взять для начала на руки…

Иногда мы с Олей по вечерам валялись на чьей-нибудь кровати в обнимку, совсем как в детстве. Она делилась со мною своею силой, я с нею — своей. Нам не нужны были слова, чтобы понимать друг друга.

— А всё-таки, — сказала однажды сестра. — Кто отец?

Я затаилась: как рассказать? О Похоронове, о гарпии Кэл. О визитке страхово, й «Согласие», на которой стояло имя Мрачновой Эллы Таумантовны… Да, мы купили две машины! Одну мне, другую Оле, приспособленную для инвалидов-колясочников. Чтобы она могла управлять ею сама…

Я обратилась к Элле, конечно же. Глупо было бы не использовать подаренную возможность. Петербург — любопытный город, вроде шесть миллионов здесь проживает только официально зарегистрированных, не считая студентов и приезжих, но слухи распространяются со скоростью света. И Кэл, наверное, обиделась бы, узнав, что я обратилась не к её сестре. Мне хотелось обижать Кэл.

Элла Мрачнова, значит. Интересная женщина оказалась, со своеобразным шармом. Как-то сразу было видно, что ссориться с нею — себе же проблем на голову искать. Наверное, те клиенты, кто сходу начинал давить криком и требованиями, огребали своё сполна. Нечего потому что пытаться прогнуть под себя гарпию.

Оба глаза у Эллы были свои или один тоже вставной, как у её сестры, Кэл, я не проверяла. Но общее сходство у девушек между собой имелось. Те же тёмные волосы, тёмный взгляд, восточное лицо с длинным, без тени курносости, шнобелем — крючком бабаяга-стайл… Сёстры, что ты хочешь!

— Не хочешь рассказывать, не говори, — торопливо сказала Оля, по-своему истолковав моё молчание.

— Не то, чтобы я не хочу, Оль, — вздохнула я. — Я хочу! Мне надо всё-таки с кем-то поделиться, иначе я сойду с ума рано или поздно. Но ты же мне не поверишь…