Тайны темной осени

— З-зачем, — я как раз выясняла, что с моими собственными руками, вдруг они такие же призрачные и прозрачные, как у Арсения-Бегемота или у бедной куклы.

— За него, — Похоронов взвесил в руке дёргающийся плащ, — мне заплатили.

— Кто?

— Те, кому надо, — отрезал он тоном «много будешь знать, скоро состаришься».

Я поняла, что дальше спрашивать смысла нет. Мне не ответят.

— А… Арсений… он же кот… а у кошки… девять жизней… — запинаясь, выговорила я. — Пусть хотя бы он вернётся. Он умер в клинике и вернулся! Что сейчас ему мешает? Пусть будет котом, мы его не бросим… если уж в человека ему нельзя больше…

Детский лепет. Чем дольше я говорила, тем лучше слышала, что мямлю и несу, в общем-то, какую-то совсем уже метельную чушь.

— Я не Асклепий, — тихо сказал Похоронов. — Я не умею дарить жизнь…

— Пожалуйста…

— Римма, уймись, — устало сказал он вдруг. — Твой родич потратил последние две жизни, чтобы дать тебе продержаться до моего прихода. Я опоздал. Я виноват. Так получилось. Прости… Но за него мне заплатили тоже. Проблема не в нём. А в ней.

Девочка стояла, понурившись. Не плакала, ни о чём не просила, и, кажется, даже не очень понимала, что происходит. Но избавление от страшного посмертия в роли игрушки злобного мага явно её радовало, не могло не радовать. Она согласна была и на чёрную степь, и на вечные скитания вдоль чёрной реки, лишь бы не обратно… лишь бы не снова… лишь бы не та страшная боль и не тот страшный ужас, какими наполнены были последние годы её коротенькой жизни.

— Без монеты с нею — ничего не выйдет, — сочувственно выговорил Похоронов. — Монета нужна для того, чтобы лодка приняла в себя пассажира… Как бы объяснить-то тебе, эх. В монете главное — скорбь и сила родственников, желающих уходящему от них близкому удачной переправы. Или щедрость тех, кто не в родстве, но желает того же. Именно это служит топливом для Пути… Магия крови, магия родства душ. Именно поэтому так важна оплата. Годится любая монета. Хотя бы и в пятьдесят копеек, и даже в одну. Главное не бездушный металл, а частичка души человеческой, которую отдаёшь добровольно, в дар перевозчику…

— У меня нет монеты, — но я уже начала хлопать себя по карманам.

Проще всего сказать «нет», и на том успокоиться. Что мне судьба этой девочки! Я никогда не знала её.

Разве только… её доверие. Её воля и мужество, сохранившие мне жизнь…

Не может быть, чтобы монетки у меня не было! Хоть какой-нибудь. Да, я давно уже не держала в руках наличных, расплачиваясь карточкой, но в дорогу деньги с собой взяла. Бумажки, бумажки… часть из них я выронила, и чёрный ветер радостно подхватил двухтысячные, унося их вдаль. Я не побежала следом.

Пальцы внезапно наткнулись на картницу с флэшками. Я вытянула её под призрачный свет Луны, и жаба во мне взвыла дурниной: царская десятка позапрошлого века, она наверняка стоила под миллион на торгах, если не меньше. И вот так вот отдать её… ради чего?!

Я аккуратно задавила проклятую скупердяйку каблуком. Мысленным, разумеется. Не было у меня здесь каблука, только дорожные тапочки. Вытащила монету и протянула её Похоронову.

— Не ходи за мной, — сказал он.

— Я подожду тебя на берегу, — решительно заявила я.

— Незачем меня ждать.

— Я хочу, чтобы ты вернулся, — призналась я.

Протянула руку, коснулась его предплечья. Кожу словно прокололо иголочками жидкого ледяного огня. Я отдёрнула пальцы. Понимаю… он при исполнении. Но не уйду никуда! Не брошу!

В молчании мы пошли по степи, и странной же была наша компания: впереди Похоронов со скулящим от дикого ужаса, завязанным в тугой узел, плащом бомжа, призрачные коточеловек Бегемот-Арсений и бывшая кукла, и я в конце, задыхающаяся от быстрой ходьбы. Это им тут было легко и приятно. Похоронову чёрная степь — дом родной, а у мёртвых ноги и лапы призрачные. Их не ранили чёрные камни, не стегали жёсткие стебли, не текла из порезов живая кровь.

Тапочки мои изорвались быстро, я сбросила их остатки и пошла дальше пешком. Вернуться могла в любой момент, интуитивно, просто пожелав этого. Скорее всего, очнулась бы в купе, да и всё. Но я упрямо сжимала губы и шла следом, стараясь не обращать внимания на боль. Как Русалочка по камням, превратившимся в острые лезвия, подумалось мне. Может, и хорошо, что эти сказки адаптируют для современных детей. Мне попался вариант без купюр, и это было жестоко для пятилетней девочке. Кто же знал, что на таких же камнях-лезвиях она, повзрослев, окажется сама?

То ли сон, то ли явь, то ли чей-то бред, а может быть, одна из плоскостей Мира-за-Дверью, как ещё описать гулкое пространство, распахивавшееся впереди, обтекавшее слева и справа? Я уже совсем потеряла чувство времени, — мне казалось, мы шли целую вечность.

Но степь оборвалась крутым, но невысоким склоном над чёрной рекою. Там, внизу, уже поджидала старая деревянная лодка.

— Дальше не ходи, — коротко велел мне Похоронов. — Жди здесь, если так уж хочешь дождаться…

Я послушно села на край обрыва, свесила вниз гудящие, исколотые и оббитые о камни ноги. Сидеть было не сказать как удобно, камни же кругом. Но я готова была терпеть и ждать, ждать и терпеть. Что ещё мне оставалось делать?

— Гордей! — крикнула я, когда они все уже вошли в лодку и в ней устроились: мешок под скамьёй, девочка на носу, Арсений рядом. — Похоронов!

Он поднял голову, взглядом спросил: что?

— А что там, на том берегу? Аид?

— Не знаю, — честно ответил он. — Это — другая плоскость мира, и она мало связана с вашими легендами…

— Тебе никогда не хотелось посмотреть, что там?

— Зачем? — искренне удивился он.

— Но на наш берег ты же как-то выбрался! — воскликнула я.

— На ваш берег меня вынесло через Дверь, — тяжело опираясь на весло, отвечал он. — Я даже не думал на него подниматься… Зачем бы мне это нужно было? Мне хватало лодки и моей реки…

— Но когда-нибудь ты же высадишься и на тот берег, — не унималась я. — Разве не так?

— Только если там откроется ещё одна, какая-нибудь другая, Дверь, — серьёзно ответил он, и вдруг озлился: — Не мешай работать!

Оттолкнулся веслом, и лодка отошла от берега, направилась к центру тусклой чёрной реки. И я знала, что река только здесь такая спокойная и гладкая. Там, впереди, за поворотом, отсюда не видно, выступают из чёрной воды чёрные скалы, кипят вокруг подводных камней злые волны. Путь нелёгкий! Не каждому по плечу.

— Возвращайся! — крикнула я. — Я буду ждать!

Но ветер отнёс мои слова обратно на берег, и в лодке их не услышали.

Течение понесло лодку всё дальше и дальше от берега, потом закрутило — очевидно, попала она на водоворот или омут или что там ещё могло водиться в этой странной, страшной, непроницаемой для взгляда воде.

Я смотрела, цепляясь взглядом за знакомую фигуру на весле, пока совсем не потеряла из виду.

Может быть, Вечность прошла надо мной, может, даже и две, как знать. Всё так же светила Луна на чёрном беззвёздном небе. Дул порывистый чёрный ветер, приносящий из степи горькие полынные запахи. Раны на моих ступнях начали подживать. Кровь сворачивалась тёмными тягучими каплями, останавливалась, формировались рубцы. Кажется, когда — и если! — я вернусь, то буду носить закрытую обувь. Что-то подсказывало, что шрамы никуда не уйдут, и даже косметическая операция не поможет: они будут упрямо прорастать сквозь приживлённую поверх них плоть снова и снова.