Тайными тропами

А зверомуж оторвался от своего дела и позвал яркого халумари, проговорив что-то на своём языке, но похожее на: «Три нет клась? Или толка видифон?»

«Пока видифон», — ответил ему да Петроф.

Начальница стражи сняла с головы шляпу и провела рукой по лицу. Внутри бушевали весьма противоречивые чувства: и больше всех среди них выделялась злость, шепчущая на ухо, что уже в своём же доме не хозяйка.

Вторым чувством был голод. И пахнущая на столе жареная порчетта в непривычных пряностях, тонко нарезанный сыр и странные печёные овощи — круглые, светлые, но с румяными корочками, а ещё несколько бутылок халумарского вина, заставили живот заурчать и перебили злость желанием скорее поесть.

Зверомуж буркнул что-то непонятное и отряхнул ладони. Потом дотронулся до шкатулки пальцем и заговорил на своём: «Лё. Лё. Проверка связи».

И из коробочки защебетало в ответ, а сама она вспыхнула мертвенно-голубым светом, и на небольшом зеркальце проступил движущийся портрет незнакомца.

Да Петроф снова сделал поклон и проговорил:

— Госпожа Аманда, у нас говорят, без стакана не разберёшься. Но хотелось бы спросить, дом, где произошло нападение на магичек, всего в трёх сотнях шагов отсюда? Может, ещё раз осмотрим?

Аманда уже кипела от возмущения, но держалась из последних сил. И эти силы кончились в миг, когда предложили ещё куда-то пойти в ночи.

Начальница стражи взяла со стола вилку и с силой воткнула в хребет печёного поросёнка. Было слышно, как хрустнул ломающийся позвоночник.

— Господа, можно я сперва поем? — процедила женщина и, не дожидаясь ответа, села за стол. Она хозяйка этого дома, и никто, кроме госпожи маркизы и настоятельницы храма, ей сейчас не указ.

* * *

Авроре не спалось.

Ночь перевалила за хребет своей середины. Полярный треугольник немного повернулся, словно ось тележного колеса. Охристый уголёк Лампады склонился к горизонту. Пришлые говорят, что эта звезда светит, как их «люна» в «новолюние», что бы это ни значило, и мир готов был погрузиться в кромешный мрак.

Аврора лежала на траве, подложив под себя новенькую циновку, поверх которой кинула шерстяное одеяло, и укрылась, как одеялом, своим плащом. На ноги положила тонко выделанную овечью шкуру. Спать легла в одной лишь ночной рубахе, а под голову подсунула сумку с деньгами. Неудобно, но если спать в одежде, то утром будешь мокрой и потной, что неудобнее вдвойне. Ведь Небесная Пара не любит грязнуль, если они не грязепоклонники, конечно, и насылает на них порчу и болезни. И даже Пречистая Аква отворачивается. Доспех, оружие и сумку с порохом разместила рядом, чтоб можно было рукой достать.

Сейчас можно опасаться только злых людей, ибо в круг светораздела, просыпанного пеплом, мелкая нечисть не пролезет. От крупного же демона всё равно не спастись и остаётся лишь уповать на милость Небесной пары, да благословение двуликой Такоры — богини удачи.

Но не спалось. От тихо потрескивающего костра тянуло дымом, горелой кашей, которой ужинали солдатки, и копчёной колбасой, коей угощалась рыцарка Виолетта. Вдоль пепельного круга тихо прохаживалась парочка караульщиц, которая время от времени кидала камушки в бродящих снаружи скелетов и вытягивала в их сторону копья с висящими на них масляными фонарями, но, помня, как чёрный зверь дотянулся до их товарки, соблюдали осторожность.

Нежить охала и неуклюже размахивалась руками, отшатывалась от огня, однако преступить круг и кинуться в отместку на людей не могла.

Но внимание Авроры было сосредоточено не на караульщицах, а на девчонке, которую подобрал господин барон. Та весь день проспала, а к ночи оживилась и теперь принялась за посуду.

Баронета да Вульпа со вздохом встала, накинула прямо поверх ночной рубахи перевязь с оружием и подошла к девчонке. Та глянула на Аврору и приступила к своим обязанностям, а наёмница достала рапиру-мышеколку и легко стукнула по запястью деревенщины, словно указкой.

— Руки покажи.

Девчонка отложила в сторону тряпку и показала ладони, глядя с непониманием вверх.

— Выше.

Аврора прищурилась, разглядывая руки девчонки, а затем подняла свою руку. По рукам можно многое понять о человеке.

У самой баронеты руки были в мозолях от постоянных упражнений с копьём, мечом и тяжестью. Малые трещинки на коже забиты чёрным порохом и ружейным маслом настолько, что его уже не получалось отмыть — всё равно при ярком свете видно.

Пальцы крестьянки должны быть грубыми от чёрной работы, обожжёнными горячими углями, горшками и кипящим жиром, исцарапаны плохим инструментом. У сестры Стефани, к примеру, они в мозолях, ибо быт храмовых послушниц тоже не многим отличается от сельского и не менее тяжек, разве что вместо общины, трудятся на благо храма.

Руки виденных магичек и деревенских ведьм грязны от чернил, колдовской пыли, жира масляных ламп и изрезаны стеклянными ножами, нужными для опасных чар.

Даже у избалованного младшего братца Авроры пальцы исколоты портняжной иглой, исцарапаны когтями птиц и обмозолены струнами лютни, потому как его учили важным при дворе наукам: белошвейному мастерству, грамоте, соколиной почте и музицированию.

Руки подобрашки несомненно принадлежали труженице, но, кроме прочего, на запястьях виднелись особые следы, и вряд ли это золотые браслеты. Скорее уж кандалы каторжницы или рабыни.

Наёмница опустила свою руку и задумалась. Неужто беглая? Но какая дура закуёт в железо ведьму, не отрезав язык и не сломав пальцы? Иначе в одно погожее утро можно просто и не проснуться.

Но с этим можно разобраться и позже. Всё равно путь долгий, к тому же люди барона уже допрашивали подобрашку, пользуя хитрые, распознающие ложь заклятья.

— Тебя как звать? — строго, словно репетитор по грамоте, но не сурово, спросила Аврора.

— Гвен.

— Плохо моешь. Чашки при баронском дворе должны мыться в двух разных кадках — сперва в мыльной, а после — в чистой. И протираться полотенцами — чтоб насухо и начисто. Иди возьми мои чашки, буду учить, — произнесла Аврора, указала клинком на место рядом с каретой, где на полотенце лежала посуда, и убрала рапиру в ножны.

— Наши бы чашки кто помыл, — донёсся смешок со стороны караульщиц.

Аврора тут же выхватила шпагу, но не мышеколку, а боевую, и картинно вытянув перед собой, отчеканила:

— Она моет и штопает только за господином бароном, его дуэньей и мной. Кровью слова подтверждаю. Можно вашей, можно моей, если у вас получится.

На том спор был закончен.

* * *

Дмитрий поёжился.

Утро было прохладным, наполненным песнями крохотных пташек, мычанием волов и хриплым криком сержантки. Небо в предвкушении рассвета слегка подёрнулось серым. Нечисть убралась восвояси. А костёр разыгрался с новой силой, чтоб дать жар и для каши, и для кипятка для мытья чашек.

Прапор как ни в чём не бывало храпел, прислонившись боком к стенке кареты и подладив под голову подушку.

— Солдат спит, служба идёт? — покачал головой капитан, а потом ухмыльнулся и пожал плечами. — И как у него ничего не затекло? У меня все бока болят, как будто на мешке с картошкой спал. На следующем привале надо будет несмотря на тварей, разворачивать палатку и поспать нормально.

Дмитрий открыл шторки на окне кареты, задумчиво помассировал виски пальцами и достал блокнот. Писать можно много, но всё сведётся к одному: при движении колонны необходимы средства для защиты личного состава и техники на ночном привале от нечисти, а это даже от базы толком не отъехали. Что уж говорить о многосуточном марше?