Театральная история

— Да, это он любит, — со злобой сказал Сильвестр. — Тут его православное сердце не сопротивляется. Ибо возлюбил много…

— Помнишь, ты мне рассказывал, как он ворчал, что у тебя новых актрис давно не появляется?

— Ах, вот ты к чему… Тогда у нашей Джульетты крыша отъедет уже навечно.

Иосиф небрежно махнул рукой:

— Когда это будет еще…. Надо решать проблемы по мере поступления. Разве лишним будет сейчас преподнести меценату подарок? А наш Саша, наша Джульетта, может ничего и не понять. Он девушка юная, верующая в любовь.

Сильвестр внезапно, не прощаясь, вышел из кабинета, как делал всегда, когда чувствовал, что разговор исчерпан. Тихо закрыл дверь.

Иосиф, с лицом, на котором все еще отражалась обеспокоенность судьбой театра, открыл файл с доносом. Перечитал написанное.

“Нет, чего-то не хватает. Здесь нет моего искреннего возмущения. Надо создать впечатление, что оно меня переполнило и почти неконтролируемо вы-плеснулось в письмо. И я не сказал главного — что у меня есть план развития театра. Но тут надо как-то и скрыть волю к власти, и намекнуть, что она все-таки есть… Тонкая работа. Филигранная. Сегодня не смогу. Голова не работает”.

Сильвестр же, выйдя из кабинета Иосифа, подошел к Светлане.

— Сообщи-ка ты Саше, что я могу посмотреть его актрису.

— Его актрису?

— Это подружка его. Может нам пригодиться. Когда у меня время есть?

— Сейчас поглядим. — Светлана стала водить красным ногтем по записям в ежедневнике. — Завтра весь день забит, послезавтра забит… Вот! В пятницу у вас дыра с пяти до полшестого.

— Дыра в пятницу, — задумчиво повторил режиссер. — Вот и скажи о дыре Саше. Хорошо?

Приказания Сцилла Харидбовна выполняла быстро. Через несколько секунд мобильный Александра заиграл “К Элизе”, и на мониторе высветилось “Сцилла Харибдовна”.

— Саша, в пятницу в пять Сильвестр Андреевич ждет какую-то твою актрису. Он сказал, что ты поймешь, о чем я говорю.

— Да-да, я понимаю, о ком вы. Я ей скажу.

Александр стоял у окна своей гримерной и вместе с радостью чувствовал нарастающее беспокойство. Что сулит ему приход Наташи в театр? Как это отразится на его положении в труппе? На их отношениях?

Дорогу к театру накрыл снег, а его то здесь, то там, накрывали причудливые тени деревьев. Александр представил, как по этому снегу скоро “пройдется” и его тень. И ему захотелось поскорее уйти из театра.

— Это мой год! — воскликнула Наташа, когда узнала об этой фантастической новости. — Расскажи, расскажи, как это было! — потребовала она.

Александр начал рассказ. Многое скрыл, еще больше придумал. Дело было так: они с Сильвестром за чашечкой кофе (“хотя он, как всегда, пил свою любимую простую воду”) неспешно беседовали о том, что пора бы влить в труппу свежую кровь. (Наташа смотрит на Александра счастливым взглядом и верит в это мгновение, что Сильвестр действительно обсуждал с ним вопросы такого уровня.)

— И тут, — говорит Саша, — внезапно и закономерно явилась ты!

— Явилась я! — повторила Наташа и засмеялась.

— Ну, не прямо ты, а тема твоего прихода… И если все будет хорошо — а как же иначе? — наша труппа пополнится тобой.

— Пополнится мной, — снова повторила Наташа.

Она повторяла и повторяла — “явилась я”, “пополнится мной”, и радовалась этим словам, как будто они гарантировали успех.

Стало быть, я тоже раб божий

Нажимая на кнопки клавиатуры двумя пальцами, Иосиф зашел в свою почту. Вид у него был совсем не такой вдохновенный, как в тот час, когда он “творил донос на Сильвестра”. У компьютера сидел лишенный энергии толстяк, и его пальцы вяло двигались от одной кнопки к другой. И вдруг… тусклый взгляд озаряется радостью. Печальный палец, который жмет на кнопку “открыть письмо”, наливается бодростью.

В почте, среди рекламы и дружеских писем, сияет ответ на донос. Иосиф чувствует: сердце бьется все быстрее, а лоб покрывает испарина. Он достает из кармана рубашки не очень чистый носовой платок, проводит им по лбу, комкает платок и кладет рядом с клавиатурой. Приближает пухлое лицо к экрану:

“Дорогой Иосиф Матвеевич! Я прекрасно помню наши краткие встречи и ваши всегда интересные вопросы на пресс-конференциях. Они всегда были заданы по существу, а не из желания, свойственного большинству журналистов, как можно изощреннее уязвить нашу Церковь. Бог им судья — поверьте, это самое страшное, что можно сказать.

Сердечно рад, что вы поступили на службу в театр, которому столько сил и средств отдает Ипполит Карлович. Это очень важный для Москвы, для России, для русской культуры театр, и я со все возрастающей тревогой слежу за тем, что там происходит. Теперь я с радостью вижу — мы тревожимся вместе”.

Иосиф остановился, наслаждаясь тем, как выглядит это благословенное “мы”, попробовал, как оно звучит и стал читать далее:

“Я понял, что вы приблизились к крайней степени справедливого гнева. Настоятельно прошу вас — не предпринимайте ничего в состоянии раздражения. Это только обнаружит вас как недруга Сильвестра и не позволит нам (“Бог мой — нам!” — прошептал Иосиф) отвести от этого удивительного театра страшный удар, который (вы бы сказали — по иронии судьбы, я скажу — по наущению дьявола) — хочет нанести театру его же создатель, Сильвестр Андреев. Ваша неосторожность сведет на нет тот счастливый случай, что вы оказались в недрах этого театра — сколь замечательного, столь и нуждающегося в исцелении”.

Иосиф откинулся в кресле, прошептал хрустальной люстре: “Брависсимо!”, и продолжил чтение, чувствуя, что слова, написанные отцом Никодимом, возвещают для него начало новой жизни:

“Сильвестр Андреев клевещет на творение, превращая на подмостках девушку в юношу, христианского монаха в буддийского, переворачивая с ног на голову все, что незыблемо, что создано Богом так, а не иначе. А значит, он клевещет на Творца”.

Дальше шла, как прошептал Иосиф “философья”, и он ее пропустил, задерживаясь только на главном:

“Но я опасаюсь, как бы мы не стали пешками в игре Сильвестра. А потому призываю вас: будьте предельно осторожны. Когда Сильвестр кажется взволнованным, когда он совершает поступки импульсивные, когда открывается вам совершенно и безраздельно, именно тогда он ведет самую тонкую, самую изощренную игру. Я знаю, скольким людям он снес головы, прикидываясь растерянным и взволнованным, прикидываясь безопасным.

Иосиф Матвеевич! Вы сами, ваша репутация, ваше доброе имя — в опасности. Ведь сейчас, судя по вашим словам, он искренен с вами и действует как бы в беспамятстве. Это верный признак того, что он плетет интригу, цель которой нам с вами неясна.