Театральные подмостки
Шрифт:
Но потом всё больше и больше раздумался о незнакомке, которая помогла мне глянуть на себя со стороны. Честно говоря, о ней я не переставал думать с самого начала. Но гнал эти мысли прочь, пока они не овладели мной полностью. И уже размечтался, что незнакомка -- какая-то родственная душа, ведь неспроста же такое проникновение... И так мне захотелось её увидеть -- просто уму помрачение! Знаете, это даже не просто обыкновенное любопытство, а в сердце моём стало зарождаться нечто такое, чего я не в силах объяснить. И от всего этого я стал всё глубже и глубже погружаться в трясину скорбных мыслей, и в какой-то момент
Приснились мне наши молодые гримёрши Аня и Маша. Я привычно сидел перед зеркалом, такой жалкий и неприкаянный, и ожидал решения своей участи. А они, кажется, не замечали меня и горячо спорили.
– - Ну что ты мне рассказываешь!
– - возмущалась худая высокая Аня.
– - Бешанин в "Ревизоре" провалился!
– - Нет, "В трясине..." -- бубнила полненькая Маша.
– - Да точно -- в "Ревизоре"!
В спектакле "В помпезной трясине кулуаров" я играл народного депутата от демократической партии, который всё пытался протолкнуть в Думу закон о легализации педофилии и наркомании. Он постоянно натыкался на непонимание коллег и на противодействие невежественных журналистов и населения, и от этого он постоянно впадал в истерию и у него начался нервный тик.
– - Да в "Ревизоре"!
– - Я точно помню -- "В трясине..."
– - Я своими глазами видела!
– - И я своими глазами видела.
– - Ну давай посмотрим!
– - Давай посмотрим.
Вдруг зеркало преобразилось, и словно на большом экране появилась запись спектакля "Ревизор", где я играю Хлестакова. Возникла та мизансцена, где я ухлёстываю за женой городничего. На том провальном спектакле я в этом месте как раз забыл текст. И когда на экране мой Хлестаков бездумно уставился на Анну Андреевну, сцена под ним затрещала и провалилась, и он рухнул вниз. Анна Андреевна лишь фальшиво вскрикнула и, приподнимая подол платья, чтобы ненароком не споткнуться, осторожно подошла к краю и заглянула в пропасть. Там на разломанных досках лежало окровавленное и бездыханное тело Хлестакова.
– - Вот так, Иван Бешанин, надо было текст учить, -- с кривой усмешкой сказала она.
Я сидел как манекен, и на моей угрюмой физиономии не отразились никакие эмоции.
– - Ну что! Я же говорила!
– - торжествующе вскрикнула костлявая Аня.
– - А в "трясине" тогда как?
– - хмурясь, растерянно отозвалась Маша.
– - В трясине он захлебнулся от фальшивой игры.
– - Ну да, я и говорю: сначала провалился, а потом утонул.
– - Тонут в овациях, а он именно -- захлебнулся.
– - Ой, ну не цепляйся к словам!
– - обиделась Маша.
– - А на "Утиной охоте" он тоже захлебнулся?
– - Там тоже. А ещё -- "На дне"...
– - А "На дне" Ваня разве плохо играл?
– - Конечно, плохо!
– - распалилась Аня.
– - Очень плохо! Ужас как плохо!
– - А где же его на куски разорвало?
– - На "Женитьбе"...
– - А, точно!
– - обрадовалась Маша.
– - По всему залу кровавые куски валялись, всех зрителей запачкал...
– - И не говори, форменное безобразие, а не игра. Полное непонимание тонкой женской психики... Сцена тогда просто не выдержала и разорвала его в клочья...
– - Да, сцена -- это святое, она очень ранимая. На неё зрители смотрят -- ей очень важно, как она выглядит.
– - Ну да, не все равно, кто её топчет...
И
тут девушки пустились в заумную дискуссию. Они забавно рассуждали о настоящем искусстве, творчестве, об актёрском таланте и мастерстве. Спорили и увлёчённо доказывали друг другу всякий вздор, а я всё сидел понурый и рассматривал свою кислую физиономию в зеркале.Вдруг Маша спросила:
– - А знаешь, почему наш Ваня в театре застрял?
– - Почему?
– - Потому что не горел на сцене. Тлел еле-еле, даже искр не было.
– - И что?
– - А то! От настоящего актёра театр может загореться. Сейчас бы не было никакого театра, одни головёшки.
– - Вон что-о-о! Надо же! А сейчас поздно, что ли? Давай ему спички дадим!
– - Поздно. Как мёртвому припарки.
– - Ладно, -- вздохнула Аня, -- что уж теперь делать. Ну что, будем Ване маску накладывать или уже бесполезно?
– - Давай попробуем в последний раз.
– - Гамлета или Дон Кихота?
Маша задумалась.
– - Давай Дон Кихота. Пусть благородным рыцарем будет. Может, благородство его как-то облагородит...
Потом какой-то провал, и вот я уже скачу в образе Дон Кихота, в доспехах и с копьём наперевес, через весь зрительный зал в сторону сцены. И конь подо мной такой ретивый -- хрипит и яростно ворочает глазами, скачет не по проходу, а прямо по креслам, сокрушая и давя их в труху. Перед сценой конь резко остановился, взбрыкнул, и я кувырком полетел на подмостки. На сцене стоял гроб, и я точнёхонько угодил прямо в него...
Явление 7
Девятидневные поминки
Проснулся -- и не знаю, то ли смеяться, то ли плакать. Непонятно с какой радости потянуло меня на патетику. Вышел на край авансцены, задрал голову, вытянул правую руку вперёд для пущей торжественности и с выражением выдал стихотворение Бориса Пастернака:
"Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далёком отголоске,
Что случится на моём веку?.
На меня наставлен сумрак но?чи
Тысячью биноклей на оси?.
Если только можно, Авва, Отче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю Твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идёт другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, всё тонет в фарисействе.
Жизнь прожить -- не поле перейти".
И так я, знаете ли, проникся этим пафосом и торжественностью, что и от себя добавил:
– - О сцена! Какие красоты и возможности открываются перед взором ступившего на шаткую твердь твою! Скольких ты уже сгубила и скольким ещё предстоит найти погибель на тлетворных подмостках твоих! О наивные безумцы, жаждущие славы! Куда стремитесь вы? Или не ведаете, что карабкаетесь на эшафот?
– - Браво, Ваня! Хорошо сказал!
– - услышал я голос Алаторцева.