Театральные подмостки

Я даже не успел испугаться. К счастью, бутылка, описав замысловатую траекторию, каким-то странным образом исчезла в воздухе. И всё же откуда-то с той стороны послышался звон разбитого стекла, и сразу -- вопли и нецензурная брань. Но я всё хорошо видел и могу поклясться, что никто из зрителей не пострадал. Более того, я всё яснее осознавал, что для зрителей нас как будто не существует.

– - Олёша, ну что ты делаешь? Опомнись...-- с мольбой сказал Николай Сергеевич, но тут же замолк, сражённый блеском озорных глаз, и ещё больше погрузился в задумчивость.

Ольга, покачиваясь, встала из-за стола и, прихватив бутылку, в которой ещё немало плескалось, подошла к самому краю авансцены -- чуть было вниз не брякнулась. Играючи болтая бутылкой, насмешливо окинула взглядом зрителей, подбоченилась по-хозяйски, подперев одной рукой талию, и восторженно ахнула:

– - Мама дорогая! Нагнали же, лупоглазых! Почтеннейшая публика! Ну, чего уставились? Хотите знать, что творится в моём измученном, истерзанном сердце? Да знаете ли вы, какие бездны пылают у меня внутри, какие тлетворные метастазы изъели мою трепетную душу?

– - Ну вот, в голове у ей забулькало, -- проворчал Николай Сергеевич.
– - Сразу на публику потянуло. Актриса... Сейчас стихи читать будет. Токо бы песни не начала петь.

Ольга и впрямь большая любительница поэзии. Как капустник, так она со своими непревзойденными стихами. Чуть ли не каждый день выдаёт новый перл. Они ей до того легко даются, что великие поэты обзавидовались бы.

– - Ладно, так уж и быть, уговорили, прочту вам своё любимое стихотворение, -- кокетливо сказала Ольга.
– - Я его написала, когда в моей жизни случилась чудовищная измена... Я предала бессовестным образом своего молодого человека, и мне было так неловко... Чувство вины неустанно преследовало меня, меня грызли угрызения совести, и моя утончённая натура всё утончалась и утончалась... Как назло, в тот день несчастья сыпались на меня с самого утра как из рога изобилия. Я порвала колготки и забыла в чужой квартире свою любимую заколку с бегемотиком. Я сидела дома одна, чувствовала себя глубоко несчастной, испытывала некий дискомфорт и боялась, что вот-вот может начаться депрессия. И в это непростое для меня время родились чудесные строчки.

Ольга выдержала паузу. Сильно волнуясь, молитвенно заломила руки, аж кисти затрещали, и завыла:

Я берегла тебя от всяких бед!

От синяков, ожогов, воспалений,

От переломов и обморожений,

От сепсиса, гангрены и чумы,

От размягченья мозга и войны,

От яда, заражений, отравлений,

От свежих ран и застарелых нагноений,

От диареи и алкоголизма,

От суеты и скуки пацифизма,

От изобилья, свинства и обжорства,

От чёрствости и проявлений сумасбродства,

От буржуазного порабощения извне...

Думаю, не стоит приводить это стихотворение полностью: там не одна сотня "волшебных" строчек. К тому же эта чарующая поэма, к глубокому сожалению, пока не закончена. Помнится, сначала Ольга накидала строчек двадцать, потом нашлись ещё стихоплёты, и ткут по сей день. Боюсь, это будет продолжаться до бесконечности. К тому же Вася Глинский отобрал несколько самых лучших строчек и положил их на музыку. Кстати, мало кто знает, Ольга Резунова автор стихов таких хитов как "Ты люби меня вчера", "Не забудь пополнить счёт" и многих других.

Зал никак не реагировал, зрители слепо переговаривались друг с другом и ждали спектакля. Оля обиженно замолчала, да тут же и вовсе разозлилась не на шутку. Оскорблённая до глубины души, она в сердцах замахнулась на публику бутылкой, предварительно отхлебнув из неё несколько жадных глотков. Но вышла полная несуразица: бутылка осталась на месте, повиснув в воздухе наперекор всем законам физике, а в зал, кувыркнувшись, полетела сама Ольга Резунова. И надо же было такому случиться, она шмякнулась на головы Леры и её счастливого избранника.

Оля странно смеялась -- какое-то громкое прерывистое ржание, -- извинялась и, брыкаясь, пыталась подняться. А Лере и её ухажёру, судя по всему, было уже не до смеха. Они, увы, получили травмы несовместимые с жизнью...

Я смотрел в каком-то странном оцепенении, не в силах что-либо сказать или предпринять, и чувствовал, как волосы шорохтят у меня на голове. А Николай Сергеевич треснувшим голосом, полного горечи и "констатации факта", выдал обличительную реплику:

– - Вот он, Ваня, женский алкоголизм, э-хе-хе, бутылка всегда сильнее оказывается в руках слабого пола... А главное, что обидно: пострадали ни в чём не повинные люди....

Как ни странно, уже через какие-то секунды -- Оля ещё и подняться не успела -- подбежали молодые и крепкие санитары с носилками. Помогли Ольге подняться и скоренько погрузили безжизненные тела. Я смотрел вслед, как мою вдовушку, такую родную и бездыханную, накрытую с головой белоснежной простынёй, торопливо и трогательно выносят из зала, и комок подступил к моему горлу.

В эти трагические мгновения мой замутненный горем взор отвлекла та самая на удивление меткая бутылка. Эта "сильная бутылка", как выразился Николай Сергеевич, будто живая, медленно опустилась на подмостки, допрыгала до стола и ловко заскочила на столешницу. Так и замерла смирехонько передо мной, как ни в чём не бывало. И я увидел, что в ней -- ещё на пару рюмок, которые, несомненно, следует выпить за упокой моей вдовушки и её избранника. А ещё я почувствовал, что бутылка ждёт от меня некой благодарности или хотя бы внимания... Но я равнодушно смотрел на неё, и мне совершенно расхотелось пить. К тому же моё сознание настолько свихнулось, что на меня вдруг нашла странная мысль: "А что если эта бутылка и есть моя душа?.. Ведь она вроде как отдельно пока где-то там..." Вот и подумайте, что у меня в голове творилось.

Николай Сергеевич, видимо, уловил моё состояние и сам разлил по рюмкам.

– - Давай, Ваня, выпьем за здравие твоей супруги, хоть и бывшей. Трудно ей сейчас...

– - "За здравие"?
– - удивился я.
– - Так ведь она вроде того...

– - Ничего, может, ещё очухается... В очередной раз. Сама виновата. Ей седня положено на девять дней быть, мужа свово поминать на кладбище, а она непонятно с кем по театрам шляется...

Мы выпили, причём звонко чокнулись наперекор обстоятельствам, и я снова посмотрел в зал: Ольги нигде не было.

– - К спектаклю готовится, грим, то, сё...
– - хитро прищурившись, сказал Николай Сергеевич.
– - Ну вот, Ваня, и мне пора, скоро мой выход. А ты тоже не путайся под ногами, сходил бы в храм, что ли. Всё душе легче...

– - В какой храм?

– - Бог даст -- ноги сами выведут. Известно, при всяком театре своя церква есть... А как же, лицедейство хоть и не грех, а душе много хлопот доставляет... Путаница всякая... Ты иди, иди, не занимай сцену. Уступи живым...

Я покорно встал и, не помня себя, как загипнотизированный, пошёл на ватных ногах невесть куда. Очутившись возле кулис, я машинально обернулся и увидел, что на сцене поменялись декорации. Изменился и весь облик Николая Сергеевича -- его одежда и лицо. Пушистые бакенбарды приросли округлой благородной бородой, странный костюм... Это уже был аскетически отрешённый учёный, всецело поглощенный своими научными изысканиями и немного чудаковатый. Я узнал этот персонаж. Профессор Ламиревский из спектакля "Ящик Пандоры".

Явление 8

Ящик Пандоры

Алаторцев вот уже больше десяти лет неподражаем и, я не побоюсь этого слова, гениален в этой роли. Спектакль только начался, и Николай Сергеевич, как подобает для вступительной мизансцены, стал метаться из угла в угол декорационной комнаты, восторженный и возбуждённый, переполненный неописуемой радостью. Он настолько счастлив, что не боится казаться глупым и ведёт себя как мальчишка. И это, как выясняется впоследствии, совсем не свойственно рассудительному и убелённому сединами профессору. Размахивая руками, Ламиревский кричал в зал: