Телохранитель моего мужа
Шрифт:
На какой-то короткий миг становится страшно. А что, если бы в тот вечер её остановил кто-то другой? Или я бы прошёл мимо и не заметил?
Она гладит меня по влажным вискам пальчиками, и я нехотя переваливаюсь на бок. Я слишком большой, а она — маленькая. Ей тяжело.
Какое-то время мы приходим в себя. Это не просто усталость после хорошего секса для меня. Это совсем по-другому. Обычно — эгоистическая сытость и умиротворение. Сегодня преобладают совершенно иные тона. Я готов для Рины сделать что угодно. Но она ничего не просит для себя. Только для других. Для тех, кто ей дорог.
Я
— Мне бы подруге позвонить, — робко просит она.
Я качаю головой. Не самая лучшая идея.
— Твой муж знает о ней?
Рина судорожно вздыхает.
— Да. Но я старалась поменьше… чтобы не злить. Она у меня одна.
— Та самая, из ночного клуба? — это чисто интуиция, пальцем в небо. Но у Рины в «Зажигалке» должен был кто-то быть надёжный.
— Веточка, — кивает она согласно. — Владелица.
— Партизан она, а не Веточка, — бормочу, вспоминая, как держала оборону та ночная птичка с наглыми глазами. Что между ними общего? У ночной примадонны и Рины? Ревность голодным псом глодает душу. Я пытаюсь справиться, потому что никогда не чувствовал этого зверя так остро. Всё, что с Риной связано, терзает меня.
Я бы устроил допрос по полной форме, как в казарме, но не могу. Ни обидеть её, ни разрушить то доверие, что вот-вот зародилось и пока что пытается встать на ноги.
Рину так легко спугнуть. Она запросто спрячется и замкнётся. Достаточно вспомнить её мужа, что относился к ней, как к … нормальные люди так к животным не относятся.
— Она хорошая, — оправдывает подругу моя девочка, — мы с ней с института дружим. Мне бы предупредить… мало ли.
Снова она беспокоится о ком-то. Ей не просто приспичило с подругой поболтать, она и эту ушлую девицу оградить от неприятностей хочет.
— Не надо звонить. Я сам съезжу к ней. Предупрежу. Нам бы ещё понимать, во что влез твой муж, — морщусь, понимая, что разговоров на эту тему не избежать.
— Я… не знаю, — отвечает Рина тихо. — Сейчас я не имею понятия, чем он занимается. Алексей запретил мне интересоваться работой, запретил работать. Все дела ведёт самостоятельно, и не женского ума это дело — влезать на его территорию.
Не удивительно. Как её вообще угораздило? Она не похожа на самоубийцу или на жертву, что любит и терпит все эти издевательства. Но если я сейчас начну спрашивать, выдам себя голосом. Но Рина, словно почувствовав, рассказывает сама.
— Я с ним познакомилась семь лет назад. Пришла работать в его компанию переводчиком. Мы с Веточкой иняз закончили. Два языка — английский и немецкий, — зачем-то уточняет она. Но я понимаю, улавливаю: в её голосе сквозит боль.
Ей дорога профессия. Любимое дело. И не по своей воле она стала игрушкой для бития.
— Тогда он занимался грузоперевозками, международными — в том числе. Насколько я знаю, направление его деятельности не изменилось, расширился лишь спектр услуг. Семь лет назад его бизнес процветал, штат рос, мы ездили за границу, заключали договора о поставке качественного грузового автотранспорта.
— Служебный
роман? — я стараюсь, чтобы голос звучал без лишних эмоций. Рина кивает.— Можно и так сказать. Я сразу ему чем-то приглянулась. Он обхаживал меня два года. На тот момент я точно понимала, что Алексей не тот человек, которого я хочу видеть рядом с собой.
Она выдыхает, задумывается, уходит далеко-далеко, вероятно, переживая всё заново. Пауза затягивается. Мне бы отмахнуться, но я хочу понять, что её толкнуло в объятья монстра.
— И что же случилось, Рина?
Она встряхивает головой, натягивает одеяло на плечи. Я уже знаю: это защитный жест, желание спрятаться, создать хотя бы такой барьер, который позволяет ей идти по слишком большим кочкам прошлого.
Ляля, — краснеет она до слёз.
Есть у неё такая особенность — моментами открываться слишком сильно. В такие ворота легко закатывать мячи и кричать «Гол!», но я не могу ранить её ещё больше.
— Она всегда была дерзкой, бунтаркой. Мы остались одни слишком рано. Я не совсем взрослая. Она — бунтующий подросток. Ляля без конца влипала во всякие истории, вечно её тянуло на подвиги или выходки. То она на спор из окна прыгала. Хорошо хоть не с пятого этажа. То влюбилась без памяти в семнадцать. Мы делали аборт, медленно отходили от несчастной любви. Мне казалось, всё постепенно выравнивается, а оказалось всё не так.
Рина снова натягивает одеяло, она уже похожа на кокон — только нос торчит да губы шевелятся. Я вижу их отчётливо.
— Я тогда уже встречалась с Алексеем. Мне приходилось делить внимание на двоих. И в какой-то момент я Лялю снова упустила. Она связалась с дурной компанией. Задолжала деньги. Ей угрожали. На тот момент я неплохо зарабатывала, но такой суммы у меня не было. И тогда я попросила у Алексея.
— И он дал, но с условием, — не смог я скрыть сарказма.
— Да, — ответила она. — Алексей потребовал, чтобы мы поженились.
— И ты согласилась.
— Да. У меня не было выхода. Я хотела спасти Лялю.
— Судя по всему, у тебя не очень получилось.
Она молчит. Я слышу её дыхание. А я мысленно бью себя по лицу. Наотмашь. Зачем я так с ней? Что я знаю о том, что было? Имею ли я на это право? Осуждать? Лезть в душу? Оставлять комментарии?
— Я знаю. Но я попыталась. Думала: она переросла, одумалась, осознала. Ведь все когда-то становятся взрослыми. Пять лет назад Лялину жизнь я обменяла на замужество с человеком, которому нужна была жена. Не покорная жертвенная лань, что обречённо идёт на смерть, а в меру строптивая лошадка, которая умеет взбрыкивать временами.
Тогда я думала, что ерунда. Потерплю. А потом придумаю, как избавиться от навязанного замужества.
— Это тогда её так?..
Рина молчит. Я вижу, как натягивается до упора одеяло на её плечах. Видимо, она изо всех сил сжимает в кулаках концы, пытаясь спрятаться от безжалостной действительности.
— Нет, — голос её звучит хрипло. — Это позже. Вначале случился мальчик. Так Алексей зовёт ребёнка, Серёжку. Того самого, которого сейчас охраняют твои люди.
У меня голова кругом. Он всё же сын Рины?.. Но она развеивает мои сомнения.