Тень горы

Этот высокий крепкий парень, умный и хорошо образованный, с подругой на ферме в Нормандии, мечтал о возобновлении военных действий в Шри-Ланке. Недаром Дидье однажды заявил мультимедийному магнату Ранджиту, что журналистика – это лекарство, которое порождает болезнь.

С четверть часа мы шли и беседовали о Хорсте.

– У тебя камера есть? – спросил он.

– По-моему, у охранников на контрольном пункте аллергия на чужие камеры. Они предпочитают собственные, с решетками.

– Верно, – кивнул Хорст. – Но вчера, впервые за несколько месяцев, на дороге появилась отрезанная голова.

– И что?

– Если сегодня появится еще одна, я фотографиями не поделюсь.

– Ладно.

– Я ж не виноват, что ты фотоаппарат не взял.

– Понятно.

– Я просто предупреждаю, чтобы ты потом не обижался.

– Хорст, мне не нужны снимки отрезанных голов. Я даже думать о них не желаю. Если попадется, забирай ее себе.

Через пятьдесят метров мы наткнулись на отрезанную голову.

Сначала я решил, что это злая шутка – тыква или дыня на палке. Подойдя чуть ближе, я понял, что это голова подростка, лет шестнадцати-семнадцати, насаженная на отрезок бамбукового ствола. Бамбук воткнули в грунт на обочине так, чтобы лицо убитого было обращено к лицам живых на дороге.

Глаза зажмурены, рот широко раскрыт.

Хорст возился с фотоаппаратом и повторял:

– Ну, говорил же я… Говорил же…

Я не останавливался.

– Ты куда? – окликнул он.

– Догоняй.

– Ты что, здесь в одиночку опасно! Я поэтому хотел, чтобы мы вдвоем пошли. Тебе же лучше, если подождешь со мной.

Я пошел прочь.

– Второй раз за два дня! – крикнул Хорст мне вслед. – Это неспроста. Я как чувствовал. Хорошо, что я задержался.

Он торопливо щелкал затвором фотоаппарата.

Шелк-щелк. Щелк-щелк.

Убийство – это преступление, но голова на колу – грех, а грех необходимо искупить. Сердцем мне хотелось вернуть голову убитого паренька его родным, помочь отыскать труп, похоронить, как полагается. Однако повиноваться велению сердца я не мог, хотя все во мне взбунтовалось. Я не смел даже выдернуть кол и опустить отрубленную голову на землю. На мне был жилет, набитый золотыми слитками и бланками паспортов; я – контрабандист, приехал сюда с фальшивым паспортом и фальшивым журналистским удостоверением. Я не имел права вмешиваться.

Оставшись в одиночестве, я скорбел о безвестном погибшем парне, но не сбавлял шага, пытаясь вернуть себе привычную суровость, растворить воспоминания об увиденном в джунглях, залитых ярким солнечным светом, ненадолго сменившим ненастье.

Молодая поросль, выпестованная густым подлеском, упрямо тянулась к солнцу – ростки доходили мне до пояса, до плеч. Дождинки дрожали на листьях, скатывались на узловатые корни, будто умащали ароматным маслом ноги деревьев-святых, что воздевали к небесам руки-ветви и пальцы-листья, умоляя океан даровать земле ливень.

«Деревья всегда дождь вымаливают», – сказала мне однажды Лиза, радостно выбежав под теплые струи муссонного ливня.

Ветер с моря успокоил джунгли, взбудораженные ураганом. Ветви колыхались и гнулись, лиственная пена трепетала в такт шуму прибоя на небесном берегу. Птицы кружили над зарослями, исчезали в зеленом сумраке чащи и сверкающими тенями вылетали к мокрой блестящей дороге.

Природа – как обычно, если ей позволить, – излечила мне душу. Скорбь отступила – скорбь о безвестном парне у дороги и внутри меня. Я больше не бормотал «отрезанная голова».

С севера мне навстречу катил старенький белый седан с фарами, крест-накрест заклеенными черной изолентой. За рулем сидела невысокая тридцатилетняя толстушка в небесно-голубом хиджабе. Она остановила седан рядом со мной, опустила боковое стекло и гневно спросила:

– Ты что задумал?

– Я…

– Молчи.

– Но ты же сама спросила…

– Садись в машину.

– А ты кто?

– Садись в машину.

Я сел в машину.

– Ты прокололся, – презрительно изрекла она, недовольно оглядывая меня с головы до ног.

– Салям алейкум, – сказал я.

– Ты прокололся, – повторила она.

– Салям алейкум.

– Ва алейкум салям, – злобно сощурившись, ответила она и нажала на газ. – Пора сматываться.

Через несколько секунд мы увидели, что Хорст все еще стоит у бамбукового кола с отрезанной головой, лихорадочно подыскивая наилучший ракурс для снимка. Я заставил свою спутницу остановить машину метрах в десяти от журналиста.

– Он удивится, если я неожиданно исчезну, – объяснил я. – Погоди, я с ним поговорю.

Я вышел из машины и подбежал к Хорсту.

– Что случилось? – спросил он. – Кто это с тобой?

– Говорят, конфликт возобновился, – тяжело дыша, сказал я. – Я здесь не останусь. Тебя в гостиницу подбросить?

Он с сомнением оглядел пустынную трассу на север:

– Нет, я лучше тут подожду. Уезжай, если хочешь. Все в порядке.

– Не боишься? По-моему, тут опасно.

– Нет, нормально. Я схожу на контрольный пункт, узнаю, что происходит. Ты езжай. – Он опустил фотоаппарат.

– Удачи! – Я пожал протянутую руку.

– И тебе тоже. Слушай, сделай одолжение, а? Пока никому об этом не рассказывай, ладно? Тебе же все равно уезжать.

– Хорошо, не расскажу. Прощай, Хорст, – сказал я, но он уже щелкал затвором.

Щелк-щелк.

Я вернулся к машине. Голубой Хиджаб наставила на меня пистолет.

– Все в порядке, – сказал я.

Она рванула машину с места, одной рукой вцепившись в руль, а другой, с пистолетом, переключая передачи. Я нервно морщился всякий раз, как она краешком ладони толкала рычаг.

– Вы с ним любовники, что ли? Голубки, ля-ля-ля… – буркнула она. – Что ты ему наговорил?

– Что надо, то и наговорил. Ты меня пристрелить собираешься?

– Не знаю пока, – поразмыслив, объявила она. – Что ты ему наговорил? И на чьей ты стороне?

– Надеюсь, на твоей. А если ты в меня пульнешь, то один из паспортов наверняка продырявишь.

Она резко съехала на обочину, остановила машину, выключила мотор и перехватила пистолет обеими руками. Опушка джунглей тут же превратилась в импровизированную автостоянку.