Тень горы

– Надо придумать какой-то условный знак.

– Условный знак?

– Ну да, что-то понятное только нам двоим. Вроде садового гномика: если он стоит слева от двери, один из жильцов имеет ночного гостя, а если справа, то никаких гостей нет.

– У нас нет садового гномика. И сада у нас тоже нет.

– Можно использовать фарфоровую кошку, которая тебе не нравится.

– Я этого не говорил. Как раз наоборот, она мне очень нравится. Другое дело, что я как будто не очень нравлюсь ей.

– Да, и вот еще что: я прошу тебя на полгода забыть об арендной плате.

– Секундочку, давай сперва внесем ясность в эти кошачьи условности. Ночной гость – это кошка слева или кошка справа?

– Кошка слева. И на время забудь об арендной плате.

– Я заплатил за квартиру на год вперед, Лиза.

– Да нет же, я прошу забыть о моей плате тебе, за аренду гостевой комнаты. Я буду платить по рыночным расценкам. И не спорь, я категорически настаиваю. Однако сейчас я вложила все свои средства в новое шоу и сижу на мели. Так что месяцев шесть я не смогу тебе платить.

– Даже не думай о плате.

– Нет, я буду платить, это принципиально, – сказала она, тыча меня кулаком в ребра.

– Даже не думай.

Она повторила удар.

– Так и быть, сдаюсь. Я согласен брать с тебя плату за комнату.

– И еще… мне нужен аванс, – добавила она.

– Аванс?

– Да.

– Но ты на меня не работаешь, Лиза.

– Да, но я ненавижу слово «заем». Оно мне напоминает жалобный скулеж побитой собаки. Отныне я решила, что всякий раз, когда мне потребуется заем, я буду просить аванс. Это слово как-то больше вдохновляет.

– Аванс-гардный подход, – одобрил я.

– Но я пока что не смогу оплачивать счета за еду, электричество, телефон и стирку. Каждое пенни из моего аванса заранее учтеное и пойдет на другие цели.

– Ясное дело.

– Но я обязуюсь внести свою долю по этим счетам, как только у меня появится свободный остаток средств после получения следующего аванса.

– Превосходно.

– Еще мне потребуется машина, но об этом поговорим уже после твоего возвращения.

– Так и сделаем. Ты закончила с новыми правилами?

– Есть еще одна деталь.

– Выкладывай.

– Не знаю даже, как сказать. Я…

– Говори как есть.

– Отныне я не буду готовить для тебя еду, – заявила она и так сильно надула губы, что они вывернулись наизнанку.

За два года совместной жизни она только три раза готовила дома еду, и во всех случаях результат был, мягко говоря, не очень.

– О’кей.

– Раз такие дела, скажу тебе начистоту: я ненавижу готовить. Терпеть не могу. Я занималась этим только в угоду тебе. И каждый раз это было для меня сущей каторгой, от начала и до самого конца. Впредь я этим заниматься не намерена. Извини, но этот вопрос больше не обсуждается, даже в качестве соседей по квартире.

– О’кей.

– Я не хочу тебя обижать, но и не хочу, чтобы ты обманулся в каких-то своих ожиданиях. Я сейчас тоже полна ожиданий, это часть моего процесса трансформации, но я стараюсь их пригасить, пока они не обернулись…

– Подспудным чувством досады? – догадался я.

– Именно так! О боже, мне сразу полегчало. А тебе?

– Я хорошо себя чувствую, – сказал я.

– Правда? Это для меня очень важно. Я не хочу, переходя в настоящее время, тянуть за собой груз вины и стыда. Мне важно знать, что ты не против этой перемены во мне и что ты видишь в этом и хорошую сторону.

Хорошая сторона – это лишь половина правды, а правда – лишь половина истории. Меньшая часть меня была возмущена ее непомерными запросами: она хотела забрать слишком многое из того малого, что еще оставалось общего между нами. Но моя большая часть давно это предвидела и скрепя сердце принимала неизбежность нашего расставания. И потом, была еще Карла, всегда была Карла. Поэтому я не имел права омрачать минуты Лизиного счастья. Хорошая сторона – это лишь половина правды, а правда – лишь половина истории.

– Мне хорошо, Лиза. Я только хочу, чтобы ты была счастлива.

– Я очень рада, – сказала она, с улыбкой глядя на меня из-под ресниц. – Я так боялась этого объяснения.

– Почему? Когда такое было, чтобы я тебя не выслушал или не поддержал?

– Дело не в этом. Все гораздо сложнее.

– А именно?

– Есть другие вещи и другие люди.

– Какие вещи, Лиза? Какие люди?

– Я не хочу говорить об этом сейчас.

«Женщины хотят знать, – подумал я, вспомнив ее фразу. – Но и мужчины этого хотят в неменьшей степени».

– Не упрямься, Лиза…

– Послушай, ты завтра утром уезжаешь, и я хочу, чтобы после сегодняшних откровений мы расстались, чувствуя себя счастливыми, о’кей?

– Ладно, будь по-твоему.

– Я сейчас счастлива, Лин, и не хочу сбиваться с этого настроя.

– Через неделю я вернусь, и мы продолжим этот разговор. Если будет нужна моя помощь, только попроси. Если захочешь переехать, я все устрою и заплачу за аренду на год вперед. Никаких проблем.

– Знаешь, а ты и вправду изменился, – задумчиво промолвила она.

– По сравнению с чем?

– По сравнению с самим собой двухлетней давности.

Она посмотрела на меня с выражением, которое я не сразу смог разгадать. Но потом понял: это была нежность – причем тот особый вид нежности, какую мы приберегаем для самых дорогих друзей.

– Ты помнишь наш первый поцелуй? – спросила она.

– Да, в Афганской церкви [63] . Нас выгнали вон и чуть не арестовали.

– Интересно, каким нам запомнится наш последний поцелуй, – сказала она, наклоняясь ко мне.

63

Афганская церковь – англиканская церковь в Мумбаи, построенная британцами в память о погибших в ходе Первой Англо-афганской войны (1839–1842).

Мы поцеловались, но поцелуй растворился в шепоте, и мы продолжили тихо беседовать, лежа рядом в темноте, пока не утих шум дождя за окном. Когда она заснула, я встал и начал готовиться к отъезду.

Я спрятал пистолеты, патроны, ножи, часть паспортов и несколько пачек денег в потайное отделение, которое ранее сделал на задней стороне тяжелого комода. Деньги для Лизы я положил в верхний ящик буфета, где мы обычно держали наличку на текущие расходы.

Покончив с этим и собрав дорожную сумку, я подошел к окну и уселся в плетеное кресло, купленное для Лизы, – оно было достаточно высоким, чтобы можно было сидя обозревать улицу внизу.