Тень Великого Древа
Шрифт:
Начинает иронично, высмеивая братьев Шейландов и их вассалов, но потом неизбежно переходит к кошмару. Ее слова полны эмоций, Эрвин будто наяву видит, как бежит из Уэймара загнанный в ловушку отец, как гибнут кайры в ночной резне, как истекает кровью Аланис, дрожит в агонии Гвенда. Судьба словно пытает Иону: посылает надежду – чтобы тут же разбить вдребезги. Все, что дорого сестре, рушится, ломается, умирает на ее глазах.
– Святые боги, как ты пережила все это?
– Не пережила, - отвечает Иона. – Я пыталась убить себя, но Виттор вернул. Для того и дал мне первокровь. Потом стала сражаться с ними. Запугивала, грозила местью, изображала
– Я уверен, на свете не было более храброй пленницы, чем ты!
– В этом и беда. Видишь ли, клетка все меняет. Когда зверь рычит из клетки, людям становится смешно. Чем тверже узник, тем потешней его унижение. Проявлять гордость за решеткой – все равно, что разбивать себе лоб о стену.
– Холодная тьма…
– Я изменилась после гибели Аланис. Бедняга билась до последнего – и расшиблась насмерть. Я поняла: цель только одна – выжить. Твердость – помеха, нужно быть мягкой, тогда не сломаешься. Нужно стать ветошью, тряпкой. Я стала. Делала, что они хотели: развлекала Мартина, лаяла, грызла кости… Говорила кротко и покорно, потом вовсе умолкла. Не с гордостью и спесью молчала – за это наказали бы. Молчала со знанием, что всем плевать; что ни скажи – останешься зверем в клетке.
Эрвину становится так стыдно, что он забывает о лихорадке.
– Сестра, я страшно виноват. Должен был прийти намного раньше.
– Нет, ни за что! – в ее словах испуг. – Ты пришел тем единственным днем, когда имелся шанс! Пришел бы раньше – погиб, как и Гвенда!
От мыслей о несчастной женщине обоих накрывает печаль. Вместе молятся за упокой ее души, потом умолкают. Но Эрвина пугает тишина: он слышит хрипы в собственных легких.
– Сестрица, дай теперь я расскажу…
Вот только о чем? Не о бойне же под Рей-Роем, не о Снежном Графе и бароне Айсвинде, не о Ребекке со Степным Огнем… Он описывает то, что может развеять грусть: чудесные Мать-мельницы, таинственное кладбище Ржавых Гигантов. Но тень не уходит с лица сестры, и он бросает главный козырь:
– Представь, каким прохвостом оказался Джемис! Посватался к Нексии Флейм!
Выслушав рассказ, Иона спрашивает:
– Разве ты не расстался с Нексией?
– Расстался, конечно. Еще в прошлом году.
– А Джемис просил позволения на брак?
– Даже дважды.
– И ты позволил?
– Ну, да.
– Отчего же возмущаешься?
– Да как ты можешь не понять! Мало ли, что мы расстались! Нексия любила меня и должна любить дальше, и лить слезы в безутешном одиночестве. Если она так легко заменила меня каким-то кайром – что это была за любовь?!
– Кайром с большой собакой, - уточняет Иона.
– Тоже мне, преимущество!
– А еще, Джемис не кашляет. Ни разу не замечен.
– Издеваешься?
– Конечно. Не умеешь ценить женщин, братец. Тебя давно пора проучить.
Вместе смеются – секунда безмятежной радости, как встарь.
Потом его начинает душить кашель.
Капитан Лид оказался прав: днем было еще неплохо. Настоящий ужас начался ночью.
Они ехали дотемна и долго после заката, выжимая все до капли из себя и коней. Аж после полуночи заметили пастушью избушку, там и встали на ночлег. Дров для костра не нашлось, поели всухомятку, запили ледяным орджем, постелили на пол овчину, легли. Обри нес вахту, остальные захрапели. Но не Эрвин.
Происходило нечто странное: лихорадка ушла, лоб остыл, унялся
кашель. Тело сделалось ватным, руки и ноги онемели. Он ущипнул себя – и не почувствовал ничего. Тогда понял: замерзаю.Болезнь, мороз и скачка забрали все силы. Тело больше не может себя согреть. Эрвин укутался во все, что нашел, накрылся с головой, свернулся калачом – бесполезно, не хватает тепла. Сердце бьется слишком медленно, кровь не течет в жилах. Вяло подумал: есть же способы согреться… Растереть руки и ноги орджем… Попрыгать на месте… Сказать Ионе поджарить что-нибудь Перстом… В конце концов, убить лошадь и вспороть живот.
Но было смертельно лень двигаться, просто невозможно заставить себя. А еще – стыдно тревожить людей. Ведь сейчас конец ноября! Да, снег и морозец, но не лютая же стужа. В маленькой избушке десять человек, надышали изрядно. Нельзя замерзнуть насмерть в таких условиях! Наверное, мне просто чудится…
Он позвал альтессу Тревогу. Она появилась частично: ни лица, ни груди, одно очертание фигуры. Он спросил:
– Что скажешь, могу я помереть?
Вместо слов она издала не то свист, не то стон. Вот тогда стало действительно страшно. Мозг Эрвина замерзал, уже не хватало силы поддерживать образ альтессы.
– Иона!.. Сестра!..
Позвал в отчаянье, поискал рукой. Ее не было.
– Иона!..
Оттолкнулся, сел, почти не чувствуя тела. Всмотрелся в темноту и увидел: Иона возилась у оконца, в руках была кружка и почему-то нож.
– Сестра! Слышишь?..
Она подошла, переступая спящих.
– Как ты?
Язык не повернулся сказать: «Боюсь, что помру», - хотя для этого он и звал ее.
– Давай летом вместе съездим на Мать-мельницы. Тебе понравится там.
– Конечно, милый… Выпей вот это.
Пить не хотелось: от ледяной воды только быстрее замерзнешь. Но кружка на диво оказалась теплой. Перстом, что ли, нагрела?.. Поднес к губам, сделал глоток. Вкус соленый, странный, пугающе знакомый.
– Это кровь?! Откуда…
Сестра зажимала платком рану на руке. А в кружке было много – половина, если не больше.
– Да ты с ума сошла! Какого черта?
– Пей. Она теплая и поможет тебе.
Эрвина передернуло.
– Что ты творишь? Надеешься на первокровь?! Она передается только от Пауля!
– Ты не сможешь говорить с Предметами, но болезнь ослабнет. Отцу же помог эликсир Мартина.
– Иона, ты меня пугаешь!
– А ты пугаешь меня. Ты замерзаешь, но молчишь. Выпей, пожалуйста.
Эрвин дернул кружкой, чтобы выплеснуть к чертям, но замер в последний миг. Кровь сестры – считай, ее жизнь. Невозможно вылить.
Он выпил судорожными глотками, ненавидя и себя, и сестру. Процедил:
– Впредь я запрещаю тебе рисковать собой ради меня.
– А я прошу: дай мне такое право. Неужели не заслужила?
В разграбленном Лиде нашлось несколько тысяч человек, готовых пойти за герцогом на бой. Неумелых, лишенных опыта, зато горящих ненавистью к Кукловоду. Но пешком никак не успеть в Первую Зиму, а лошадей во всем Лиде осталось только четырнадцать. Если быть точным, одиннадцать коней и три осла.
Ослы двигались без седоков. На них возложили особую роль: везти поклажу и Священные Предметы – два Перста и Голос Бога. Узнав про спасение Ионы, Шейланд может применить деконструктор. В первую очередь Шейланд уничтожит Перст Мартина, потому Иона решила применять только Перст барона, и при крайней необходимости.