Тени кафе «Домино»

– А он жив? – спросил Леонидов.

– Да что с ним будет, такой как он, при любой власти свой бутерброд с маслом иметь будет. Так в восемнадцатом году он мне сообщил, что некая организация аристократов создала Союз спасения императора Николая Александровича и начала собирать фамильные драгоценности для проведения акции по освобождению царя. За се ценности отвечала княжна Ольга, племянница великого князя Сергея. Ценности переправили в Москву. Царь тогда был в Тобольске, какой у них план был – не знал «Барин», но ценности пропали. До «Барина» дошел слушок, что о деле этом знал Иван Федорович Манасевич-Мануйлов…

– Погодите, погодите, Орест Петрович, – удивился Леонидов, – его же в том же году расстреляли, когда он пытался бежать в Финляндию.

– Вы же прекрасно понимаете, Олег Алексеевич, что Манасевич Мануйлов был не только журналист, но и чиновник политической полиции, друг Распутина и на жаловании у Дмитрия Львовича Рубиншейна. Он ему и сообщил о Союзе и ценностях. И как стало известно «Барину», Рубинштейн из Финляндии прислал людей, те тайник Союза грохнули, а ценности перепрятали.

– А может, вывезли?

– Нет. Спрятаны они здесь, иначе зачем же княжна Ольга с людишками из Европы сюда прикатила. Позор на ней, не уберегла общее добро, вот и хочет отмыться перед высшим светом. Я как Вашу статью прочитал, понял – она это.

– А чего же гадать, – вмешался в разговор Шарапов, – вот альбом, здесь все Романовы и их родня. Давайте посмотрим.

Леонидов схватил альбом, начал листать.

С фотографии глядела на него женщина из кафе «Домино».

– Орест Петрович, Вы мне можете устроить встречу с «Барином»?

– Не обижайтесь, Олег Алексеевич, я хоть и бывший сыщик, но… Не могу я сдать секретного сотрудника. Тем более, я его дело из сыска забрал, когда меня поперли. Встретиться с ним могу и расспросить, что Вас интересует, Вы мне вопросики на бумажке набросайте.

Лещинский и Мартынов.

Ветер сек лицо снежной крупой, и Лещинский плотнее закутался в шарф и поднял воротник косторового пальто и глубже нахлобучил вытертую кубанку, когда-то серого каракуля.

У лавки с надписью на стеклах «Старые вещи» стоял замерзший мальчишка-папиросник, он так продрог, что уже не кричал, рекламируя товар, а только приплясывал.

– Замерз, бедолага? – спросил Лещинский.

– Купи папирос, богатый барин, – прохрипел мальчишка.

– Дай пяток «Иры». – Лещинский протянул деньги.

Парень открыл латок, достал папиросы.

Пошел к арке.

Они подошли с двух сторон.

Один в черной коже, дугой в штатском.

– Лещинский Александр Германович, ЧК. Вы арестованы.

На письменном столе лежали ключи от квартиры, кожаный портсигар с монограммой «АЛ», коробка спичек в серебряном футляре, удостоверение личности, деньги и темно-вишневый сафьяновый бумажник в выдавленным памятником Петра и тремя золотыми уголками.

Мартынов взял бумажник.

– Красивая вещь. Знаете, я паренек с окраины.

Лещинский скептически улыбнулся.

– Так вот, – продолжал Мартынов, – у нас много голубятен было. Я тоже гонял, любил это занятие.

– Больше, чем нынешнюю службу? – ехидно поинтересовался Лещинский.

– А знаете, больше, Александр Германович, больше. Так вот. Был у меня турманок, хороший, его многие угнать хотели, и угоняли, но он всегда ко мне возвращался…

– Зачем Вы мне это рассказываете?

– А затем, гражданин Лещинский, что Ваш бумажник сродни моему турману.

– Поясните Вашу странную аллегорию.

– Очень просто. Ваш лопатник, как говорят бандиты, к Вам тоже возвращается.

Мартынов положил на стол заполненный протокол.

– Это Ваша подпись?

– Да.

– Инспектору Уголовного розыска Тыльнеру Вы показали, что на квартире Громовых бандиты забрали Ваш бумажник, и подробно описали его. Так?

Лещинский молчал.

– А вот показания гражданки Ерохиной, где она сообщает, что видела, как у Вас изъяли бумажник, а потом обратила внимание, что в кафе «Домино» Вы достали точно такой же бумажник и рассчитывались за стол. Было такое?

Лещинский молчал, глядя поверх головы Мартынова, щека его дергалась нервным тиком.

– Да успокойтесь Вы, закурите.

Мартынов подвинул Лещинскому его портсигар.

Арестованный дрожащими руками достал папиросу и никак не мог зажечь спичку.

– Эх, – Мартынов встал, крутанул колесико зажигалки, сделанной из винтовочной гильзы, – эко скрутило-то Вас, Александр Германович, нервишки ни к черту, с таким здоровьем в наводчики не идут.

– Что со мной будет? – срывающимся голосом спросил Лещинский.

– Скажу честно. Дела Ваши не в шоколаде, а наоборот, в дерьме. У Вас два пути за дверями моего кабинета. Лет десять лагеря, но думаю, трибунал, как идейно-чуждому, отправит Вас в лагерь.

– А второй, – Лещинский глубока затянулся.

– А второй – жизнь, свобода и интересная работа.

Мартынов встал, подошел к сейфу, вынул листок бумаги, положил его перед Лещинским.

– Подпишите – будете жить, и неплохо.

Лещинский прочитал.

– Я должен стать провокатором.

– Господь с Вами. Провокаторы в Охранке работали, а Вы будете секретным сотрудником ВЧК.

– Я могу подумать?

– Три минуты. Ваша банда по Москве рыщет.

– Я подпишу.

– Мудрое решение, – Мартынов поднял трубку телефона, – Катя, принеси нам чайку послаще, да бутербродов побольше.

Он положил трубку, улыбнулся.

– Ну а теперь начнем разговор, благословясь.

Зачатьевский монастырь.

Бойцы Летучего отряда Московского уголовного розыска окружили Зачатьевский монастырь.

Командир отряда подошел к Тыльнеру:

– Все, товарищ Тыльнер, запечатали, лихо не проскочит, можете начинать.

– А ты зачем пулеметы приволок?

– Для перепугу, – засмеялся начальник отряда.

– Жаль, что у тебя гаубицы нет.

– Жаль, – серьезно ответил начальник, – с ней большой шорох можно было навести.