Теперь, — когда я проснулся…
Шрифт:
Красоты той никто не опишет,
И поверженный наземь Дракон
Был шелками на ладанке вышит…
Ах, без дождика жить ли цветам?
Пылью-ветром все травы примяты,
И к тебе, как тогда, по ночам
Не летает уж Витязь крылатый,
Чтоб крылом возмутить огневым
Пересохшую воду колодца…
Что ты сделала
Почему оно больше не бьется?
9 ноября 1925
«Ах, зачем ты смеялся так звонко…»
Ах, зачем ты смеялся так звонко,
Ах, зачем ты накликал беду,
Мальчик с плоским лицом татарчонка
И с глазами, как звезды в пруду.
Под толстовкой твоей бледно-синей
Кожа смуглой была, как песок,
Раскаленный от солнца пустыни.
Были губы твои, как цветок
За высокой стеною мечети
Расцветающий ночью в саду…
Что могу я сегодня ответить?
Сам себе ты накликал беду.
9 ноября 1925
«От жгучей капли атропина…»
От жгучей капли атропина
Как звезды черные — зрачки.
Одним движением руки
Бесценный дар любви единой
Мной был отвергнут навсегда…
Слепые годы мчатся мимо,
И прячу я под маской грима
Десятилетия стыда.
Я покрываю щеки пудрой,
На бледный рот кладу кармин…
О, если б жизни злой, немудрой,
Мне возвратить тот миг один!
11 ноября 1925
«Вейся выше, черный пламень…»
Вейся выше, черный пламень,
превращайся в тьму,
то, что было между нами,
не приму.
Все равно — ползучим дымом
стелятся слова:
Ты всегда был нелюбимым,
я — давно мертва…
Но в ночи костром пылая,
рвется, душит страсть,
ненасытная и злая, —
ниже не упасть…
Что нам думать. Будь покорным
и не прекословь.
Вейся, бейся пламень черный,
черная любовь…
17 ноября 1925
«Ангел громко и мерно читает…»
Ангел громко и мерно читает
Уже много ночей
Книгу жизни моей,
Вся, как солнце, она золотая,
Каждый четко записан в ней день,
Каждый месяц — певучая стая, —
И проходят года, расцветая,
Как густая сирень.
Но одна есть страница пустая
Уже в самом конце —
И с печалью в лице
Ангел книгу мою закрывает…
Даже он, даже ангел не знает
То, что будет в конце.
18 ноября 1925
«Хочу опять. Опять хочу того же…»
Хочу опять. Опять хочу того же,
чтоб радость, чтоб испуг
переломились в звук
и стали тем, что мне всего дороже, —
текучей строчкою стиха…
Но я глуха.
Мир для меня — камней немые глыбы,
гниющих трав седые вороха,
заснувшие в реке от зимней стужи рыбы.
Во всем, везде тяжелого греха
застывший лик.
И я его двойник…
Теченьем нестерпимой боли
я сердцем поневоле
обставшее гниенье повторяю.
И умираю.
А я хочу дрожанья бытия,
хочу, чтобы и я
простерла крылья рук,
как крылья птиц.
Хочу, чтоб каждый звук
ложился на небе в живой чертеж зарниц,
и пело все вокруг…
Хочу здесь быть опять,
чтоб снова видеть, петь,
смеяться и рыдать.
«Я ветви яблонь приняла…»
Я ветви яблонь приняла,
их жест дающий и смиренный,
почти к земле прикосновенный
изгиб крыла.
Как будто солнечная сила
на миг свой огненный полет
в земных корнях остановила,
застыв, как плод.
Сорви его, и он расскажет,
упав на смуглую ладонь,
какой в нем солнечный огонь,
какая в нем земная тяжесть.