Тинга

Лошади сшиблись, закружились в злом вихре, заржали, оскалив зубы, вздыбились, в ужасе пытаясь вырваться из смертельного водоворота, но наездники упрямо направляют их горячую силу в самый центр безумного месива. Все исчезло в облаке пыли. Однако уже кто-то ловкой рукой выдернул из этой живой каши очумевшего козленка. Свалка, казавшаяся спаянной навеки, мгновенно рассыпалась, и за ловкачом бросилась яростная погоня. Она накрыла его воем, сбила с ног, провела через мясорубку копыт, полуживого накрыв пыльным траурным одеянием. Жадные руки схватили белое тельце и рванули в разные стороны. Козленок умер мгновенно. Плоть, ставшая податливой, как тряпка, выскользнула из рук борющихся, и счастливчик в зверском рывке, втаптывая падающих, опрокидывая стоящих, уже несся навстречу победе, потрясая трофеем. Сбоку черным копьем вылетел мощный конь с молчаливым всадником, догнал лошадь беглеца и сходу ударил всей свинцовой тяжестью разгоряченного тела в бок, превратив ликующего наездника в катящийся пыльный шар из копыт, ног и хрустящих костей.

Всадник ловко подхватил отлетевший белый комок и, развернувшись на месте, стремительно понесся в сторону вопящих и беснующихся зрителей. За ним, завывая, бросилась погоня. Но было поздно. Черный конь летел, как снаряд. Его паруса, легкие, молодые мышцы, работали на износ, как в последний раз. И всадник, и конь знали, что сзади к ним тянутся десятки безжалостных рук и еще миг - их собьют с ног и, ломая кости, покатят черным шаром под лавиной копыт. Жизнь бежала во все лопатки. Мгновение - и она победила. Вот и край поля, где сидят почтенные старцы. На всем скаку юноша останавливается перед ними, подняв на дыбы коня. Копыта мелькают у самых лиц невозмутимых вождей, и победитель с криком швыряет окровавленную тушу им под ноги. Всё!

Поотставшие всадники придерживают коней. Они раздражены, а некоторые просто злы, недобро поглядывают на радостного победителя.

"Энк! Энк! Энк!" - скандируют люди. Но уже звучат охрипшие фанфары, и старейшины выводят гладкого белого жеребца, покрытого красочным ковром. Награда! Энк пересаживается на него и объезжает поле. Начинается церемония посвящения юноши в бога-Солнце. Я наконец перевожу дух. Кровавая затея настолько потрясла меня, что в голову полезли нехорошие мысли. "Как жесток бывает человек!
– расстроенно думаю я.
– Даже в игре. Невинной забаве. Поиграли немного - и на поле остались двое искалеченных, и три лошади с переломанными ногами, которым сейчас скоренько перерезают горло. Или это не игра? Местный бой с малой кровью. Чтоб не плесневели. Люди всегда найдут возможность покалечить друг друга".

Как бы там ни было - толпа довольна. Перед коврами быстро выкладывается большое кострище. Ловкие руки жрецов знают свое дело, и огонь ровной гудящей колонной устремляется в небо. Выводят победителя. Жрецы окружают его и начинают облачать в одежды бога-Солнце. На голову надевают золотую шапочку с бляшками жаркого золота. На плечи накидывают золотой халат. Вперед выступает верховный жрец, в руках у него большой золотой серп, олицетворяющий молодую луну. Помощники жреца разрывают рубаху на груди у парня и, крепко держа его за руки, подводят к жрецу. Тот поднимает над головой полумесяц, поворачивает, и теперь хорошо видно множество сверкающих игл, торчащих с другой стороны серпа. Этими иглами луна ложится на грудь молодого человека. Жрец с силой давит на нее. Брызнула кровь, и многочисленные ручейки залили гладкий живот парня. Жрец, стоящий рядом, собирает ее в чашу. Лицо юноши бесстрастно, но на шее быстро-быстро бьется голубая жилка да в глазах полыхает боль. "Наш парень, - думаю я.
– настоящий партизан". Жрец передает окровавленную луну другим жрецам и белой тряпкой, смоченной каким-то составом, вытирает грудь жертвы. На ней проступают тридцать уколов - по числу родов. Это клеймо. Уколы расположены в форме рогатого месяца и через несколько дней затянутся, но на груди навеки останется знак луны в форме остроконечной лодки. Корабля богов.

Широко раскинув руки, юноша начинает медленно кружиться вокруг ритуального костра. Золотая птица плывет вокруг золотого столба. Род Орла вырастил бога-Солнце. На раскаленные угли летит окровавленная одежда и выливается кровь из чаши. Приношения солнцу. Изображение выключается.

"И так далее, - говорит голос во мне.
– Досмотришь после. Хорошего помаленьку. Бай-бай, малыш".

Ликбез окончен.

Остается сдать экзамен.

Обряд зачатия

Я просыпаюсь от тихого покашливания. Слуга терпеливо пытается меня разбудить.

– Уже взошло солнце, великий жрец, - оправдывается он.

– В следующий раз не кашляй, а буди, если надо, - ворчу я.

– Понял!
– веселеет служба.

В юрте тихо, опрятно и пахнет свежескошенным сеном. Это в углу висит веник из пахучих трав.

– Твоя работа?
– показываю я.

– Нет, тетушки Ойяяк, - беспокоится работник.

– Хорошо пахнет. Пусть висит, - разрешаю я.

– Господин, тебе сегодня вечером необходимо быть в городе, - помогая мне одеться, говорит слуга.
– Будет обряд зачатия.

– Далеко до города?
– безразлично интересуюсь я. Ночные сеансы не добавили мне здоровья, и я проснулся издерганный и совершенно разбитый. Я не принцесса, но горошина ликбеза крепко намяла мне бока.

– Недалеко, - собирая на стол завтрак, откликается слуга, - четверть дневного перехода.

– Ого!
– подпрыгиваю я.

Дневной переход на лошади - это двенадцать часов непрерывной скачки. Четверть - это три часа. Для человека, ни разу не ездившего верхом, это смертный приговор. Ведь надо еще вернуться назад. "Отказаться!
– паникую я.
– Сослаться на болезнь! Послать все к черту!" И тут же соображаю, что лошадь - здесь единственный вид транспорта и привыкать к нему, хочу я того или нет, придется. Но так не хочется принимать очередную муку. Хотя, с другой стороны, мне еще здорово повезло. Конь - не какой-нибудь красавец верблюд и тем более не дикий косматый бык, с ревом скачущий по отвесным кручам Тибета. Моему небесному покровителю это, наверное, известно, ведь ему ничего не стоит устроить мне любое, самое удивительное приключение. Поднимет руку, дунет, плюнет - и вот я, "мыслящий тростник", уже весело скребу когтями по скользкой спине прекраснейшей Шамбалы. И все не из любви к переменам, а токмо заботой об интересах дела, чтобы ввести меня, глупого и робкого, в очередную стрессовую ситуацию. Вселенная жаждет моих естественных судорог. Аж трясется бедная. Но я все же сильно грешу на своего ангела-спасителя. Степь, конечно, лучше ледяных капканов Гималаев и освежающих камнепадов с полированной Крыши Мира. "Проблема в ином", - решаю я и задаю принципиальный вопрос:

– А Сын Луны будет на празднике?

– Никто не знает, когда появляется и когда исчезает Сын Луны. Он не советуется с людьми, - рапортует слуга.

"Какой скрытный!
– пережевывая кус, прикидываю я.
– Придется ехать".

– Какой будет ритуал?
– с видом знатока задаю я очередной вопрос.

– Как всегда в ночь зачатия. Юноша-Солнце встречается с девушкой-Луной и зачинает ребенка, будущую жертву нашего народа великой богине.

"Жертву, - тяжело ворочается в мозгу холодный и скользкий камень. Какую жертву?" Но дальше расспрашивать становится опасно. Очень туп и некомпетентен оказывается новый жрец. "Спрошу у Льноволосого, легкомысленно решаю я.
– Приволок, пусть и просвещает".

– Какие дела на сегодня?
– заканчивая завтрак и ополаскивая руки, интересуюсь я.

– Ты должен осмотреть принадлежности, необходимые для исполнения ритуала, а также места захоронения.

"Боже!
– столбенею я.
– Новоиспеченный Харон забыл о своей должности. Дубина!"

– Где они?

– Часть здесь, часть в других местах.

– Когда будем смотреть?

– Сейчас схожу за лошадьми - и отправимся.

В тот день я много и успешно поработал: принял и привел в порядок все имущество хранителя лунной дорожки. Оно состояло из нескольких кожаных мешков, набитых разнокалиберными божками, косточек, плеток-семихвосток, множества разноцветных камешков и целой мозаики разорванных стеклянных бус. Все это хранилось как попало, и мне еще предстояло разобраться в этом этнологическом кладе. Дальнейшее существование показало, что ничего лишнего в нем не было. Последовательность передачи мертвого тела в иные миры строго соблюдалась. Посвящены в нее были все, кроме меня. Для преодоления этой щекотливой ситуации пришлось выдумать довольно необычную игру. Участвовали в ней я и Ай. Изображались похороны, но хоронил мальчик. Бабушка Ойяяк помогала ему, вспоминая все детали скорбного ритуала. Я как бы экзаменовал их. Так постепенно и без натуги вошел я в роль жреца и познал все тонкости и тайны своего нового ремесла, довольно необычного и страшного. В наследство мне досталась большая долбленая лодка с протечкой в носу и сломанное короткое весло. Карета "посмертной помощи", в которой перевозят покойников на тот свет. Сами места захоронения не вызвали во мне того омерзения, которого я ожидал. Людей, не попавших на небо, просто оставляли в степи. Это было скорбное и печальное место. Кладбище без покрова земли. Тело без кожи. Процесс разрушения плоти был как на ладони. Впечатления были, мягко выражаясь, необычными, но тем не менее я с удовольствием после пообедал и, немного отдохнув, с нетерпением устремился навстречу вечернему приключению. Скучать не придется, - это я знал точно. Честно говоря, я совсем перестал понимать что бы то ни было. Проблемы Льноволосого не брали меня за живое. Но любопытство осталось любопытством. Иногда мне казалось, что я с интересом наблюдал бы за самим собой, лежащим в гробу.

Уже в глубоких сумерках мы приплелись к темному массиву сбившихся в кучу строений. Городу! Возле одного из них пытали ночь наглые факелы да фыркали, негодуя, стреноженные кони. Большие низкие ворота, распахнутые настежь, открывали вход в пылающее нутро степного Левиафана.

– Зал зачатия, - шепнул слуга.
– Твое место среди жрецов у трона.

Мы спешились, и я, сцепив зубы, грузно пал на ночную землю, ощущая себя освежеванным окороком, готовым для праздничного стола.

"Сам приехал", - ехидно напомнил чертик во мне. Внутренности мои смешались с их содержимым, и я чувствовал себя облупленным яйцом. Всмятку! Хорошо еще, что балахон жреческого облачения был достаточно широк, и я, косолапя и держа на отлете искалеченную задницу, проковылял и затерялся среди стоящих на коленях жрецов. "Ковыль, - подумал я, оглядываясь вокруг, высокая степная трава с вечно опущенной к земле метелкой. Проковылять стать, вероятно, подобным ей". И я стал.

Зал меня сразил. Сразу и наповал! Потолка не было. Вместо него низко над головой клубились черные тучи, освещенные пляшущими огнями шипящих факелов. Дым горений стлался под мрачной перспективой низких перекрытий и, вытекая в широкие ворота, растворялся в звездной чехарде. Пространство между закопченными колоннами было заполнено рядами сынов человеческих. Все молчали.

"Пора зачинать!" - веселился я, вслушиваясь в трескучий говорок светильников и скорбную песнь одинокой собаки. "Соло с оркестром!" легкомысленно хохотнул резвящийся во мне иронический дух.