Том 1. Стихотворения 1939–1961

ТАКАЯ ЭПОХА

В наше время, в такую эпоху! А — в какую? Не то чтобы плохо И — не шибко живет человек. Сколько было — земли и неба Под ногами, над головой. Сколько было — черного хлеба И мечты, как всегда, голубой. Не такая она такая, А такая она, как была. И, груженую тачку толкая, Мы не скоро дойдем до угла. Надо ждать двадцать первого века Или даже дальнейших веков, Чтоб счастливому человеку Посмотреть в глаза без очков.

ПЕРВЫЙ ВЕК

Первый век нашей эры. Недооценка Из поэтов — Овидия. Из пророков — Христа. Но какая при том глубина, высота. Он мне кажется синим от неба и солнца, Первый век. Век прокладки широких дорог. (Кое-что мир до нашего века сберег.) Все другие — второй, и четвертый, и пятый — Затерялись в библиотечной пыли. Первый век, словно статую, в прахе нашли. Не развалины — выше берите — руины! Все другие — навалом засыплю в суму. А без первого века — нельзя никому. Первый век. Все сначала. Первый век. Все впервые, О, какие воспоминанья живые О тебе, первый век.

«Двадцатые годы, когда все были…»

Двадцатые годы, когда все были Двадцатилетними, молодыми, Скрылись в хронологическом дыме. В тридцатые годы все повзрослели — Те, которые уцелели. Потом настали сороковые. Всех уцелевших на фронт послали, Белы снега над ними постлали. Кое-кто остался все же, Кое-кто пережил лихолетье. В пятидесятых годах столетья, Самых лучших, мы отдохнули. Спины отчасти разогнули, Головы подняли отчасти. Не знали, что это и есть счастье, Были нервны и недовольны, По временам вспоминали войны И то, что было перед войною. Мы сравнивали это с новизною, Ища в старине доходы и льготы. Не зная, что в будущем, как в засаде, Нас ждут в нетерпении и досаде Грозные шестидесятые годы.

«Ставлю на через одно поколение…»

Ставлю на через одно поколение. Не завтра, а послезавтра. Славлю дальних звезд заселение Слогом ихтиозавра. Будущие годы — значит, следующие. Многого я от них не жду. Жду грядущие годы — едущие В большой ракете на большую звезду. Ставлю на Африку, минуя Азию, Минуя физику — на биологию. Минуя фантастику, минуя фантазию, На чудеса — великие, многие. Ставлю на коммунизм, минуя Социализм, и на человечество Без эллина, иудея, раба, буржуя, Минуя нынешнее отечество. Из привычных критериев вырвавшись, Обыденные мерки отбросивши, Ставлю на завтрашний выигрыш С учетом завтрашнего проигрыша.

БЕЗ ПРЕТЕНЗИИ

Перешитое, перелицованное, Уцененное, удешевленное, Второсортное, бракованное, Пережаренное, недопеченное — Я с большим трудом добывал его, Надевал его, обувал его, Ел за завтраком, за обедом, До победы, после победы. Я родился ладным и стройным, С голубым огнем из-под век, Но железной десницей тронул Мои плечи двадцатый век. Он обул меня в парусиновое, В ватно-стеганое одел. Лампой слабою, керосиновой Осветил, озарил мой удел. На его бесчисленных курсах, Заменяющих университет, Приучился я к терпкому вкусу Правды, вычитанной из газет. Мне близки, понятны до точки Популярная красота, Увертюра из радиоточки И в театре входные места. Если я из ватника вылез И костюм завел выходной — Значит, общий уровень вырос Приблизительно вместе со мной. Не желаю в беде или в счастье. Не хочу ни в еде, ни в труде Забирать сверх положенной части Никогда. Никак. Нигде. И когда по уму и по стати Не смогу обогнать весь народ, Не хочу обгонять по зарплате, Вылезать по доходам вперед. Словно старый консерв из запаса, Запасенный для фронтовиков, Я от всех передряг упасся — Только чуть заржавел с боков. Вот иду я — сорокалетний, Средний, может быть, — нижесредний По своей, так сказать, красе. — Кто тут крайний? — Кто тут последний? Я желаю стоять, как все.

УГЛЫ

Хочется перечислить несколько Наиболее острых и неудобных Углов, куда меня загоняли. Мать говорила: марш в угол! Я шел, становился и думал. Угол был не самый худший. Можно было стоять и думать. После войны я снимал углы, В самые худшие годы. Когда становилось чуть получше, Я снимал четырехугольные Комнаты. Однажды — треугольную. Когда же денег было мало, Старухи с правилами и моралью И тоже — почти без всяких денег — Сдавали углы своих комнат С правом, сидя на углышке стула, Писать и читать на углу стола. Я занимал угол квадрата. В трех углах существовала Старуха — в высшем смысле слова. Она задавала мне вопросы С правом получать ответы. Она двигалась, она бытовала, Как неотвязчивая прибаутка. Единственный способ отвязаться Было: залечь в своем углу На свою койку, Лицом к стенке. В таком положении можно думать. Угол зрения. В этот угол Меня загоняли неоднократно. Вдруг в углу большой газеты, Обычно — в правом верхнем, Мне приписывали угол зрения, Не совпадающий с прямым и верным. Изо всех верных углов зрения На меня смотрела старуха, Старуха в высшем смысле слова. Она задавала мне вопросы С правом получать ответы. Всю жизнь горжусь, что это право Старуха осуществляла редко. Она спрашивала, спрашивала, спрашивала. Она кричала. Я же — слушая, но не слыша, Думал свое дело.

ПОЩЕЧИНА

Резкий удар в лицо кулаком Вызывает резкий ответ, А пощечина — в горло вгоняет ком, Угашает внутренний свет. О, пощечины оскорбительный треск, Похожий на треск льда на реке! О, всегда подозрительный интерес К битому по щеке! Прямой удар кулаком по лицу Вызывает ответный удар. Бросаемся к подлецу, к наглецу, Разжигая внутренний жар. Творишь дела. Говоришь слова. Движешься прямо вперед. А пощечина — она, как вдова, Ответов она не ждет. Я еще потому себя считал Коммунистом и буду считать, Что я людям головы поднимал, Обучал их отвечать. Добром — на добро, а злом — на зло. Не молчать. Не терпеть. А в общем — в жизни мне повезло, Буду пока скрипеть.

ОДА СЛУЧАЮ

В шатрах такого стана Порядка не бывает. Благодарить не стану, Что вот — не убивают. Благодарить не хочется. И — некого. И скушно. Судьба сама, как летчица, Рулит, куда ей нужно. Нет, случай, только случай, Дурацкий, непонятный, Случайный, как троллейбус Середь ночи, обратный, Глупей, чем лотерейный Приблудный миллион. Притом — на билет трамвайный. Случай, только он. Он мне на долю выпал. Случился случай споро, И я не пал. Не выпал Кристаллом из раствора. Я мог бы стать нечетным И вот остался четным. Я мог бы стать нечестным И вот остался честным, Ни лагерною пылью. Ни позабытой былью, Таинственной, как тать, Не стал. А мог бы стать. Писатель Короленко, Спасатель всех отверженных! Вы слышите! Рулетка, Где смерено-отвешено, Где случай, самый лучший, Хороший, как закон, — Да здравствует рулетка И случай! Только он.

ЖИЗНЬ

Я работал и воевал. В днях труда и в ночах без сна Не заметил, как прозевал Жизнь, Как мимо прошла она. Смех красавиц и звон монет, Солнце, счастье, питье, еда — Может, были, а может, нет, Может, не были никогда. Ну, а что мне солнце и тень? На себя их, что ли, одень! Вот питье и еда — это да. Это нужно три раза в день. Нет, не мимо, а сквозь меня Прорвалась моя жизнь, прошла. Словно рота в зоне огня Режет проволоку в три кола. Пусть еще три кола впереди, До которых никто не дойдет. Надо, значит, надо: — Иди! Надо, значит, надо: — Вперед!

КАК Я СНОВА НАЧАЛ ПИСАТЬ СТИХИ

Как ручные часы — всегда с тобой, Тихо тикают где-то в мозгу. Головная боль, боль, боль, Боль, боль — не могу. Слабая боль головная, Тихая, затухающая, Словно тропа лесная, Прелью благоухающая. Скромная боль, невидная, Словно дождинка летняя, Словно девица на выданьи, Тридцати — с чем-нибудь — летняя. Я с ней просыпался, С ней засыпал, Видел ее во сне, Ее сыпучий песок засыпал Пути-дорожки мне. И вот головной тик — стих, Тряхнуть стариной. И вдруг головной тик — стих, Что-то случилось со мной. Помню, как ранило: по плечу Хлопнуло. Наземь лечу. А это — как рана наоборот, Как будто зажило вдруг: Падаешь вверх, Отступаешь вперед В сладостный испуг. Спасибо же вам, стихи мои, За то, что, когда пришла беда, Вы были мне вместо семьи, Вместо любви, вместо труда. Спасибо, что прощали меня, Как бы плохо вас ни писал, В тот год, когда, выйдя из огня, Я от последствий себя спасал. Спасибо вам, мои врачи, За то, что я не замолк, не стих. Теперь я здоров! Теперь — ворчи, Если в чем совру, мой стих.

«Начинается длинная, как мировая война…»

Начинается длинная, как мировая война, Начинается гордая, как лебединая стая, Начинается темная, словно кхмерские письмена, Как письмо от родителей, ясная и простая Деятельность. В школе это не учат, В книгах об этом не пишут, Этим только мучат, Этим только дышат: Стихами. Гул, возникший в двенадцать и даже в одиннадцать лет, Не стихает, не смолкает, не умолкает. Ты — актер. На тебя взят бессрочный билет. Публика целую жизнь не отпускает Со сцены. Ты — строитель. Ты выстроишь — люди живут И клянут, обнаружив твои недоделки. Ты — шарманщик. Из окон тебя позовут, И крути и крутись, словно рыжая белка В колесе. Из профессии этой, как с должности председателя КГБ Много десятилетий не уходили живыми. Ты — труба. И судьба исполняет свое на тебе. На важнейших событиях ты ставишь фамилию, имя, А потом тебя забывают.