Том 1. Стихотворения 1939–1961

РККА

Кадровую армию: Егорова, Тухачевского и Примакова [36] , Отступавшую спокойно, здорово, Наступавшую толково, — Я застал в июле сорок первого, Но на младшем офицерском уровне. Кто постарше — были срублены Года за три с чем-нибудь до этого. Кадровую армию, имевшую Гордое именованье: Красная, Лжа не замарала и напраслина, С кривдою и клеветою смешанные. Помню лето первое, военное. Помню, как спокойные военные Нас — зеленых, глупых, необстрелянных — Обучали воевать и выучили. Помню их, железных и уверенных. Помню тех, что всю Россию выручили. Помню генералов, свежевышедших Из тюрьмы и сразу в бой идущих, Переживших Колыму и выживших, Почестей не ждущих — Ждущих смерти или же победы, Смерти для себя, победы для страны. Помню, как сильны и как умны Были, отложившие обиды До конца войны, Этой самой РККА сыны.

36

А. И. Егоров (1883–1939), М. Н. Тухачевский (1893–1937), В. М. Примаков (1897–1937), — крупные советские военачальники, уничтоженные в конце 30-х годов, незадолго до Великой Отечественной войны.

«Он просьбами надоедал…»

Он просьбами надоедал. Он жалобами засыпал О том, что он недоедал, О том, что он недосыпал. Он обижался на жену — Писать не раскачается. Еще сильнее — на войну, Что долго не кончается. И жил меж нас, считая дни, Сырой, словно блиндаж, толстяк. Поди такому объясни, Что не у тещи он в гостях. В атаки все же он ходил, Победу все же — добывал. В окопах немца находил. Прикладом фрица — добивал. Кому какое дело. Как выиграна война. Хвалите его смело, Выписывайте ордена. Ликуйте, что он уцелел. Сажайте за почетный стол. И от сырых полен горел, Пылал, не угасал костер.

«Вот — госпиталь. Он — полевой, походный…»

Вот — госпиталь. Он — полевой, походный. Он полон рванью, рухлядью пехотной. Раненья в пах. В голову. В живот. До свадьбы заживет? Не заживет. Сожженные на собственных бутылках, Вторично раненные на носилках И снова раненные — в третий раз. Раненья в рот. Попаданья в глаз. Кричим. Кричим. Кричим!!! И ждем, покуда Приходит фельдшер — на боку наган. Убей! Товарищ командир! Паскуда! Ушел, подлюга! На своих ногах. Но мы не рвань, не дребезг, мы — бойцы И веруем в счастливые концы. И нас сшивают на живую нитку, Сколачивают и слепляют, Покуда рядом бухают зенитки, Покуда нас ракеты ослепляют.

«Мои товарищи по школе…»

Мои товарищи по школе (По средней и неполно-средней) По собственной поперли воле На бой решительный, последний. Они шагали и рубили. Они кричали и кололи. Их всех до одного убили, Моих товарищей по школе. Мои друзья по институту — Юристы с умными глазами, Куда не на не лезли сдуру С моими школьными друзьями. Иная им досталась доля. Как поглядишь, довольно быстро Почти что все вернулись с поля Боев. Мои друзья юристы.

«Вы — гонщики, а мы — шоферы…»

Вы — гонщики, а мы — шоферы. Вы ставили рекорды. Мы везли. Мы полземли, хоть, может быть, не скоро, Свезли в другие полземли. Покуда на спидометре нулями Тряслись пред вами горы и холмы, В смоленские болота мы ныряли, В мазурских топях выныривали мы. Покуда по асфальту вас носило, К полутораста лошадиным силам Не в спорте, а в труде или в бою Мы добавляли силушку свою. Выталкивали чертову полуторку Из бесовых, промокших грейдеров. Нам даже нравилось на этой каторге. Ведь лихо было! Лихо. Будь здоров!

БЕСПЛАТНАЯ СНЕЖНАЯ БАБА

Я заслужил признательность Италии, Ее народа и ее истории, Ее литературы с языком. Я снегу дал. Бесплатно. Целый ком. Вагон перевозил военнопленных, Плененных на Дону и на Донце, Некормленых, непоеных военных, Мечтающих о скоростном конце. Гуманность по закону, по конвенции Не применялась в этой интервенции Ни с той, ни даже с этой стороны. Она была не для большой войны. Нет, применялась. Сволочь и подлец, Начальник эшелона, гад ползучий, Давал за пару золотых колец Ведро воды теплушке невезучей. А я был в форме, я в погонах был И сохранил, по-видимому, тот пыл, Что образован чтением Толстого И Чехова, и вовсе не остыл. А я был с фронта и заехал в тыл И в качестве решения простого В теплушку — бабу снежную вкатил. О, римлян взоры черные, тоску С признательностью пополам мешавшие И долго засыпать потом мешавшие! А бабу — разобрали по куску.

«Невоевавшие военные…»

Невоевавшие военные Забавны или отвратительны. Забавны только в ранней юности, Смешны, но только до войны. Потом их талии осиные, Потом их рожи здоровенные И анекдоты откровенные Глупы и вовсе не смешны. Но пулями перекореженные, Но окорябанные шрамами, Глухие или обезноженные — Пускай они гордятся ранами.

ДЛИННЫЕ РАЗГОВОРЫ

Ночной вагон задымленный, Где спать не удавалось, И год, войною вздыбленный, И голос: «Эй, товарищ! Хотите покурить? Давайте говорить!» (С большими орденами, С гвардейскими усами.) — Я сам отсюда родом, А вы откуда сами? Я третий год женатый. А дети у вас есть? — И капитан усатый Желает рядом сесть. — Усы-то у вас длинные, А лет, наверно, мало. — И вот пошли былинные Рассказы и обманы. Мы не корысти ради При случае приврем. Мы просто очень рады Поговорить про фронт. — А что нам врать, товарищ, Зачем нам прибавлять? Что мы на фронте не были, Что раны не болят? Болят они и ноют, Мешают спать и жить. И нынче беспокоят. Давайте говорить. Вагон совсем холодный И век совсем железный, Табачный воздух плотный, А говорят — полезный. Мы едем и беседуем — Спать не даем соседям. Товарищ мой негордый. Обычный, рядовой. Зато четыре года Служил на передовой. Ни разу он, бедняга, В Москве не побывал, Зато четыре года На фронте воевал. Вот так мы говорили До самого утра, Пока не объявили, Что выходить пора.

«Отягощенный родственными чувствами…»

Отягощенный родственными чувствами, Я к тете шел, чтоб дядю повидать, Двоюродных сестер к груди прижать, Что музыкой и прочими искусствами, Случалось, были так увлечены! Я не нашел ни тети и ни дяди, Не повидал двоюродных сестер, Но помню, твердо помню до сих пор, Как их соседи, в землю глядя, Мне тихо говорили: «Сожжены…» Все сожжено: пороки с добродетелями И дети с престарелыми родителями. А я стою пред тихими свидетелями И тихо повторяю: «Сожжены…»

«Земля, земля — вдова солдата…»

Земля, земля — вдова солдата. Солдат — погиб. Земля живет. Живет, как и тогда когда-то, И слезы вод подземных льет. Земля солдата полюбила. Он молод был и был красив. И спать с собою положила Под тихим шелестеньем ив. А то, что ивы шелестели, Любилися они пока, Земля с солдатом не хотели Понять. Их ночь была кратка. Предутренней артподготовкой, Что затянулась до утра, Взметен солдат с его винтовкой И разнесли его ветра. Солдат погиб. Земля осталась. Вдова солдатская жива. И, утешать ее пытаясь, Ей что-то шелестит трава. Еще не раз, не раз, а много, А много, много, много раз К тебе придут солдаты снова. Не плачь и слез не лей из глаз.

НАШИ

Все, кто пали — Геройской смертью, Даже тот, кого на бегу Пуля в спину хлестнула плетью, Опрокинулся и ни гугу. Даже те, кого часовой Застрелил зимней ночью сдуру И кого бомбежкою сдуло, — Тоже наш, родимый и свой. Те, кто, не переехав Урал, Не видав ни разу немцев, В поездах от ангин умирал, Тоже наши — душою и сердцем. Да, большое хозяйство — война! Словно вьюга, она порошила, И твоя ли беда и вина, Как тебя там расположило? До седьмого пота — в тылу, До последней кровинки — На фронте, Сквозь войну, Как звезды сквозь мглу, Лезут наши цехи и роты, Продирается наша судьба В минном поле четырехлетнем С отступленьем, Потом с наступленьем. Кто же ей полноправный судья? Только мы, только мы, только мы, Только сами, сами, сами, А не бог с его небесами, Отделяем свет ото тьмы. Не историк-ученый, А воин, Шедший долго из боя в бой, Что Девятого мая доволен Был собой и своею судьбой.