Том 2. Поэзоантракт

Двусмысленная слава

Моя двусмысленная слава Двусмысленна не потому, Что я превознесен неправо, — Не по таланту своему, — А потому, что явный вызов Условностям — в моих стихах И ряд изысканных сюрпризов В капризничающих словах. Во мне выискивали пошлость, Из виду упустив одно: Ведь кто живописует площадь, Тот пишет кистью площадной. Бранили за смешенье стилей, Хотя в смешенье-то и стиль! Чем, чем меня не угостили! Каких мне не дали «pastilles [2] »! Неразрешимые дилеммы Я разрешал, презрев молву. Мои двусмысленные темы — Двусмысленны по существу. Пускай критический каноник Меня не тянет в свой закон, — Ведь я лирической ироник: Ирония — вот мой канон.

2

Пилюли (фр.)

Любители «Гелиотропа»

«Приказчик или парикмахер, Еще вернее: m'aitre d'hotel» — Так в кретиническом размахе Рычала критика досель. За что? — за тонкое гурманство? За страсть к утонченным духам? За строф нарядное убранство? Из зависти к моим стихам? Но кто ж они, все эти судьи — Холопы или мудрецы? Искусством бились ли их груди? Впускали ль их в, себя дворцы? И знают ли они, что значит Лиловый creme des violettes? Постигнут ли, как обозначит Свои рефрэны триолет? Поймут ли, что гелиотропа Острей «Crigoria» Риго, Что, кроме Тулы, есть Европа И, кроме «русской», есть Танго?…

Всеприемлемость

Одно — сказать: «Все люди правы». Иное — оправдать разбой. Одно — искать позорной славы. Иное — славы голубой. Холопом называть профана Не значит: брата — «мужиком». Я, слившийся с природой рано, С таким наречьем незнаком… Любя культурные изыски Не меньше истых горожан, Люблю все шорохи, все писки Весенних лесовых полян. Любя эксцессные ликеры И разбираясь в них легко, Люблю зеленые просторы, Дающие мне молоко. Я выпью жизнь из полной чаши, Пока не скажет смерть: «пора!» Сегодня — гречневая каша, А завтра — свежая икра!..

Эпизод

На «Сказках Гофмана», зимою, Я был невольно потрясен И больно уязвлен толпою, Нарушившей чаруйный сон: Когда в конце второго акта Злодей Олимпию разбил, Олимпию, — как символ такта, — Чью душу Гофман полюбил, И Гофман закричал от муки (Ведь он мечту свою терял!) — Нежданные метнулись звуки: Вульгарно зал захохотал!.. Я побледнел. Мне больно стало И стыдно, стыдно за толпу: Она над драмой хохотала, Как над каким-то «ки-ка-пу»… И я не знал, куда мне деться От острой боли и стыда, И погрузился в интермеццо Пред пятым актом — навсегда.

«Кармен»

Кармен! какая в ней бравада! Вулкан оркестра! Луч во тьме! О, Гвадиана! О, Гренада! О, Жорж Бизэ! О, Меримэ! Кокетливая хабанера, И пламя пляски на столе, Навахи, тальмы и сомбреро, И Аликант в цветном стекле!.. Застенчивая Микаэла И бесшабашный Дон-Хозэ… О ты, певучая новелла! О Меримэ! О, Жорж Бизэ! И он, бравурный Эскамильо, Восторженный торреадор; И ты, гитанная Севилья, И контрабанда в сердце гор… Кармен! И вот — Медея Фигнер, И Зигрид Арнольдсон, и Гай… Пускай навеки май их сгинул, — Но он ведь был, их звучный май! Пусть время тленно, и сквозь сито Его просеяны лета, — Она бессмертна, Карменсита, И несказанно золота!

Дюма и Верди

Дюма и Верди воедино Слились, как два родных ручья. Блистает солнце. Тает льдина. Чья драма? музыка к ней чья? Она дороже амулета И для души, и для ума. О, Маргарита — Виолетта, В тебе и Верди, и Дюма! Душа элегией объята, В ней музыкальное саше: То вкрадчивая Травиата, Прильнувшая к моей душе. Элементарна? Устарела? Сладка? опошлена? бледна? Но раз душа на ней горела, Она душе моей родна! Наивны сморщенные книги Прадедушек, но аромат, Как бы ни спорил Каратыгин, Неподражаемый хранят. Он, кстати, как-то в разговоре, Пусть — полном едкого ума, Поверг меня в большое горе, Назвав «водицею»… Тома!

Амбруаз Тома

Тома, который… Что иное Сказать о нем, как не — Тома!.. Кто онебесил все земное И кто — поэзия сама! Тома — «водица»!.. Как хотите, Подсуден даже модернист, Сказавший, — вы меня простите, — Что композитор… «водянист»!.. Тома, озвучивший Миньону, Созданье Гетевской мечты, Кому весь мир воздал корону За звуки чистой красоты! Каким жемчужно быть чурбаном, Бездушным, черствым и сухим, И непробивным барабаном, И просто гадким и плохим, Чтобы назвать «Миньону» «нотным Кваском», ее не ощутив И не поняв, о чем поет нам За лейтмотивом лейтмотив!

О чем поет?

О чем поет? поет о боли Больного старика-отца, Поет о яркой жажде воли, О солнце юного лица. О чем поет? о крае смутном, Утерянном в былые дни, О сне прекрасном и минутном, О апельсиновой тени… О чем поет? о вероломстве Филины, хрупкой как газель, О нежном с Мейстером знакомстве, О хмеле сладостном недель… О чем поет мотив крылатый, Огнем бегущий по крови? О страстной ревности Сператы, О торжестве ее любви! О чем поет? о многом, многом, Нам близком, нужном и родном, О легкомысленном и строгом, Но вечно юном и живом!

Обзор

В тебя, о тема роковая, Душа поэта влюблена: Уже глава сороковая Любовно мной закруглена. Я, перечитывая главы, Невольно ими изумлен: Они стрекозны и лукавы, И шолковисты, точно лен. Какая легкость и ажурность, И соловейность, и краса! И то — помпезная бравурность! И то — невинная роса! Чего в них нет! в них пульс культуры И ассонансовый эксцесс, И стилевой колоратуры Страна безразумных чудес… В них взгляд на ценности земные, Омонумеченный момент, В них волны моря голубые — Балтийский аккомпанемент.

Сон в деревне

Грассирующая кокетка, Гарцующая на коне. Стеклярусовая эгретка — На пляже m'editerrann'ee. Навстречу даме гарцовальщик, Слегка седеющий виконт, Спортсмэн, флёртэр и фехтовальщик, С ума сводящий весь beau-monde… Она, в горжетке горностая, В щекочущий вступает флёрт, И чаек снеговая стая Презреньем обдает курорт. Ее зовет король рапирный Пить с мандаринами крюшон, И спецный хохоток грассирный Горжеткой мягко придушён…

Трактовка сна

Фелиссе Крут

Зачем приснилась мне гарцунья И он, неведомый гарцун?… Уж это не весна ль — чарунья Испытывает верность струн?… Не смутные ли это зовы Воспрянувшей от сна весны?… Недаром дали бирюзовы, Недаром небеса ясны… Недаром в царстве беззаконий, В повиновении весне, Не только пламенные кони, — Гарцуют всадники — во сне… Недаром взор настроен зорко, И возникают в сини гор Она, неведная гарцорка, И он, неведомый гарцор…