Том 3. Басни, стихотворения, письма

Шуточные басни

Паук и гром

     Перед окном       Был дом,      Ударил гром,     И со стены Паук       Вдруг стук,      Упал, лежит,    Разинул рот, оскалил зубы     И шопотом сквозь губы      Вот что кричит:      «Когда б ослом     Я создан был Зевесом,      Ходил бы лесом,      Меня бы гром,      Тряся окном       И дом,     С стены не мог стряхнуть». Нас чаще с высоты стараются сопхнуть.

Осел и заяц

     Осел не птица,     Он не горазд летать, Однако ж для него не в первый раз хваста́ть,       Мычать    И род зверей всех уверять,    Что молодец и он летать, Что он под облака взовьется, как синица      Или царица       Орлица.   А Заяц тут: «Ну, ну-тка, полети!»     «Ах, ты косой трусиха!»   Осел рычит: «Летаю, как орлиха.   Но не хочу!» — «Пожалуй, захоти!»    Так мудро Заяц отвечает,     Осел бежит, скакает,      И в яму — хлоп!    Не суйся в ризы, коль не поп!

Комар и волк

      Комар      Жил у татар      Иль у казар.       Вдруг Волк      К ним в двери толк,      Давай кричать     И Комара кусать.      Комар испугался,      На печку забрался.      Тут Волк ему:     «С печи тебя стяну!»     А тот: «Нет не достанешь,       Устанешь,       Отстанешь!»       А Волк       Вдруг скок     К нему тут на полати,    Да вот его и проглотил,     Да сам таков и был.    И мне пришло сказать тут кстати, Что сильный слабого недавно погубил.

Басни, приписываемые Крылову

Олень и заяц

Людские завсегда нам видимы пороки.     Своих не примечать,   Других ценить и на других ворчать     Мы ужасть как жестоки!    Олень со Зайцем дружбу свел И с Зайцем разговор придворный он имел. Друг друга взапуски они превозносили,    Своих знакомых поносили      И так гласили: «Ты», Заяц говорил Оленю, «всем красив:     И станом и рогами, Глазами, выступкой, проворностью, ногами. Одно лишь только есть, я слышал, — ты пужлив».—     «Какой ужасный вздор!»,     Сказал ему Олень:   «О мне и Лев, и даже весь известен двор;    Тебе соврал какой-то пень.     То правда, что всегда,       Когда Услышу я собак, хоть их и не терплю,    Привык давать скачки сразмаху;     Но это не от страху, А с ними взапуски я бегаться люблю: И впрочем, ежели моей угодно воле,    Я часто здесь на этом поле     Лишь только захочу,    Ужасно как собак щечу. Ты знаешь, я с тобой не стану лицемерить;    А мне, равно, велишь ли верить? Сказали точно мне: когда собачий лай     Раздастся в здешний край, Тогда возьмет тебя труслива суета».— «Какая», Заяц рек, «несносна клевета!    Кто?.. Я!.. Чтоб я собак боялся! Клеветнику б тому в глаза ты насмеялся;    Скажи ему, что он дурак:     Не только я никак     Не бегаю собак, Но с ними часто здесь играю на лугу. Приятель твой судил меня немножко строго: Знакомых и родни собак мне ужасть много; А в нужде я и сам с собакою смогу».— «Но чу!», сказал Олень, «их голос раздается, А мне из них в родне никто не доведется.    Так верно то родня твоя,      А не моя. Мое почтенье им, останься ты с друзьями:     Мне быть неловко с вами. Так я отсель к своим знакомым побегу». Лай близок, храбрецы мои чуть-чуть умчались, Однако ж храбростью и после величались.

Новопожалованный осел

   Когда чины невежа ловит, Не счастье он себе, погибель тем готовит.    Осел добился в знатный чин.    В то время во зверином роде Чин царска спальника был <и> в знати и в моде:   И стал Осел великий господин.    Осел мой всех пренебрегает,      Вертит хвостом,     Копытами и лбом     Придворных всех толкает. Достоинством его ослиный полон ум, Осел о должности не тратит много дум:    Не мыслит, сколь она опасна.    Ослу достоинства даны! На знатность мой Осел с той смотрит стороны,     С какой она прекрасна; Он знает: ежели в чинах хотя дурак,    Ему почтеньем должен всяк. Знать должно: ночью Лев любил ужасно сказки,   И спальник у него точил побаски. Настала ночь, Осла ведут ко Льву в берлог;      Осел мой чует,     Что он со Львом ночует, И сказок сказывать хотя Осел не мог, Однако в слабости Ослу признаться стыдно.     Ложится Лев. Осел      В берлоге сел:   Ослу и то уж кажется обидно;     Однако ж терпит он. «Скажи-тка», Лев сказал Ослу, «ты мне побаску».    Тут начал проповедь, не сказку,     Мой новый Аполлон. «Скажи», сказал он Льву, «за что царями вы?    За то ли только, что вы — Львы? Мне кажется, Ослы ничем других не хуже.     Кричать я мастер дюже; Что ж до рождения, Ослы не хуже Львов:       Ослов     Гораздо род не нов; Отец мой там-то был; мой дед был там и тамо».    И родословную свою Осел вел прямо.      Мой Лев не спал: И родословную, и брань Осла внимал,     Осла прилежно слушал,       Потом,     Наскуча дураком, Он встал и спальника сиятельного скушал.

Картина

Невеже пастуху, безмозглому детине,     Попался на картине     Изображенный мир. Тут славный виден был Природы щедрой пир: Зеленые луга, текущи чисты воды, При них гуляющи зверей различных роды,   Которы, позабыв вражды свои, Играли, прыгали, гуляли, пили, ели И без коварности друг на друга глядели:    Как будто б были все они одной семьи. Меж прочим, тут пастух увидел близко речки Вкруг волка ластились две смирные овечки, А он в знак дружества овечек сих лизал. Собаки вдалеке от них спокойно спали.    Пастух, приметя то, сказал:    «Конечно, на волков всклепали.     Что будто бы они   Охотники кратить овечьи дни, И будто бы еще про них вещает слава,     Овец в леса таскать     И тамо их гладать     В том волчья вся забава; А мне так кажется, противно то уму,    Чтоб слуху веровать сему; Вот волк и вот овца; они, резвясь, играют,    Здесь их не в ссоре вижу я.    Они, как будто бы друзья, Друг к другу ластятся, друг друга обнимают. Нет! слухам верить я не буду никогда; Что волки бешены, пустые то лишь враки; Коль ссорятся они с овцами иногда, Так верно их мутят коварные собаки.    Сошлю собак из стада вон». Как соврал мой пастух, так сделал после он.      Собак оставил, И стадо без собак в леса гулять отправил;      За ними вслед     Сам издали идет И видит волка с три бегущих к стаду прямо;    Но мой пастух не оробел И подозрения нимало не имел; Он мыслит: волки те резвиться будут тамо, И что они идут к овечкам для игры; Но волки те овец изрядно потазали      И доказали, Что на картинах лишь к овцам они добры. А мой совет: к словам пустым не прилепляйся, Ни описаниям пристрастным не вверяйся, Старайся боле сам людей ты примечать, И истинну хвалу от ложной различать.

Роди́ны

Вчерась приятеля в кручине я застал, По комнате, вспотев, он бегал и страдал. Мял руки, пальцы грыз, таращил кверху взоры.   Я мыслил, что его покрали воры,    Спросил: в каких он хлопотах? А он с досадою сказал, что он в родах,   Немало удивлен таким ответом,    Я о приятеле тужил      И заключил, Что час уже пришел ему расстаться с светом, И в простодушии там поднял я содом.    Собрался вкруг его весь дом. Со страхом на его страданье все смотрели,     Помочь ему хотели,      Да не умели. И наконец настал родов опасный час.    Ко удивленью наших глаз, Мы думали, что он родит сынка иль дочку; Но мой шалун родил негодной прозы строчку.

Червонец и полушка

   Не ведаю, какой судьбой     Червонец золотой    С Полушкою на мостовой       Столкнулся.   Металл сиятельный раздулся, Суровый на свою соседку бросил взор    И так с ней начал разговор: «Как ты отважилась, со скаредною рожей,    Казать себя моим очам? Ты ведь презренная от князей и вельможей, Ты, коей суждено валяться по сумам! Ужель ты равной быть со мною возмечтала?» — «Никак», с покорностью Полушка отвечала, «Я пред тобой мала: однако не тужу И столько ж, как и ты, на свете сем служу    Я рубищем покрыту нищу И дряхлой старостью поверженну во прах Даю хоть грубую, ему полезну пищу, И прохлаждаю жар в запекшихся устах; Лишенна помощи, младенца я питаю И жребий страждущих в темнице облегчаю. Причиною убийств, коварств, измен и зла     Вовек я не была. Я более горжусь служить всегда убогим: Вдовицам, сиротам и воинам безногим, Чем быть погребена во мраке сундуков И умножать собой казну ростовщиков, Заводчиков, скупяг и знатных шалунов. А ты!..» Прохожий, их вдали еще увидя,    Тотчас к ним подлетел. Приметя же их спор и споров ненавидя,    Он положил ему предел:    А попросту он их развел, Отдав одну вдове, идущей с сиротою, Другого ж подаря торгующей красою.

Обед у медведя

    Медведь обед давал: И созвал не одну родню свою, Медведей,    Но и других зверей-соседей, Кто только на глаза и в мысль ему попал. Поминки ль были то, рожденье ль, именины, Но только праздник тот принес Медведю честь, И было у него попить что и поесть. Какое кушанье! Какой десерт и вины!     Медведь приметил сам, Что гости веселы, пирушкою довольны; А чтобы угодить и более друзьям, Он тосты затевал и песни пел застольны; Потом, как со стола уж начали сбирать,     Пустился танцовать. Лиса в ладоши хлоп: «Ай, Миша, как приятен! Как ловок в танцах он! как легок, мил и статен!»    Но Волк, сидевший рядом с ней, Ворчал ей на ухо: «Ты врешь, кума, ей-ей! Откуда у тебя такая блажь берется?   Ну, что тут ловкого? как ступа он толчется».— «Вздор сам ты мелешь, кум!» Лиса на то в ответ» «Не видишь, что хвалю танцора за обед? А если похвала в нем гордости прибавит, То, может быть, он нас и ужинать оставит».

Конь

  У ездока, наездника лихого,       Был Конь,       Какого И в табунах степных на редкость поискать:      Какая стать!    И рост, и красота, и сила! Так щедро всем его природа наградила… Как он прекрасен был с наездником в боях! Как смело в пропасть шел и выносил в горах. Но, с смертью ездока, достался Конь другому   Наезднику, да на беду — плохому.   Тот приказал его в конюшню свесть И там, на привязи, давать и пить, и есть; А за усердие и службу удалую Век не снимать с него уздечку золотую… Вот годы целые без дела Конь стоит, (Хозяин на него любуется, глядит,      А сесть боится,      Чтоб не свалиться.     И стал наш Конь в летах,     Потух огонь в глазах,      И спал он с тела:    И как вскормленному в боях     Не похудеть без дела!   Коня всем жаль: и конюхи плохие,    Да и наездники лихие    Между собою говорят:   «Ну, кто б Коню такому был не рад,    Кабы другому он достался?»    В том и хозяин сознавался,    Да для него ведь та беда.   Что Конь в возу не ходит никогда.