Тоска по окраинам

– Хороший фильм, – наконец сказал я, зажимая паузу пробелом, когда по экрану поехали титры. – Жизненный.

Ася не уловила иронии и ничего не ответила, продолжая валяться в той же позе. Я подошел к ней и сел на краешек дивана. Стало неловко и боязно. Ася согнула ноги, давая мне больше места, и заложила правую руку под голову – я уловил в ней какой-то призыв, любование собой. В комнате становилось всё темнее, солнце почти село.

Я тронул ее предплечье, скользнул рукой вверх, по гладкой ткани халата. Ася склонила голову набок и посмотрела на меня… дразняще, вот как она посмотрела. Я погладил острое плечико опущенной руки, провел пальцем по подбородку. И потом, разумеется, я наклонился и поцеловал ее в губы – сначала сухо, потом, почти насильно приоткрывая ей рот своими губами, взасос, заталкивая внутрь свой мокрый разбухший язык.

И она не сопротивлялась, она отвечала, и даже положила ладони мне на лицо, вполне нежно. И когда я придвинулся, и когда я спустился к шее, к ее гладкой шее, пахнущей земляничным гелем для душа, и когда я терзал ее шею губами, – она не сопротивлялась. Она тяжело дышала, она охала и постанывала – да, постанывала!

И когда я раздвинул ее ноги в черном капроне, раздавил их своим джинсовым коленом, – она не сопротивлялась тоже. Она обхватила мое колено бедрами и стала тереться, как сучка, и охать, и постанывать еще громче. И она подняла свою ногу вверх, специально подняла, ощупывая – да, встал, конечно, встал, – и опустила, привлекая меня к ключицам, к ложбинке груди, ниже…

И, конечно, я натолкнулся на ее халат – гребаный атласный халат, связанный тройным морским узлом в районе пупка. И, конечно, я взялся за пояс и даже потянул его, распахивая, – потому что это было бы так логично, так естественно, потому что даже через халат я чувствовал ее горячее упругое тело, ее юное тяжелое дыхание, ее вздымающуюся мягкую грудь с пухлыми сосками…

А потом она ударила меня по руке раскрытой ладонью – как таракана, брезгливо шлепнула.

– Нет, – сказала она, отпихивая меня коленом – тем коленом, которым всего минуту назад изучала содержимое моих штанов. – Нет.

Я тяжело дышал, меня качало мутной волной желания, и я спросил – со смешным придыханием, которое мне потом дорого обойдется:

– Почему? Почему нет?

Ася рассмеялась, как-то очень злобно, поднимаясь с дивана и давая понять, что сеанс окончен. Окончен, и возражения тут не принимаются, как и мои канючащие «пожалуйста», извинения и, как она выразилась, «прочее тупое нытье».

– Твою мать! – вдруг взвизгнула она. – Это тут откуда?

Я повернул голову: покрывало с бежевыми клеточками, выглянувшая из-под него розовая обивка и нарядная наволочка, – всё, всё, всё было заляпано жирной коричневой массой. Двумя пальцами Ася подняла покрывало – в щели между спинкой и матрасом валялась обертка из-под клубничного «Alpen Gold».

Ася осмотрела себя в зеркальной дверце шкафа и выругалась: весь зад ее розового халата был перепачкан шоколадом. Та же участь постигла мои джинсы – я с ужасом думал о том, как пойду в них четыре остановки до дома, а главное – что скажет мне мать. Запершись в крохотной ванной, я стыдливо замывал пятна хозяйственным мылом, а потом сушил маленьким дорожным феном, который от щедрот кинула мне раздраженная Ася.

– Давай, – сказала она, – мне убраться нужно. Родители приедут – устроят скандал.

Я досушивал брюки прямо на себе, болтая феном на уровне пояса.

– Так они же нескоро приедут? Через неделю, что-то такое, да?

Ася замялась, оглядывая меня почему-то с презрением. «Запомнил, да?» – читалось в ее взгляде. Запомнил, запомнил.

– Изменились планы. Давай, а то и тебе достанется.

Уже натягивая кеды, я вдруг увидел в прихожей знакомую книжку пьесок, про «лабораторию юного артиста».

– А это у тебя откуда?

– Лумпянский дал почитать, – пожала плечами Ася.

– У тебя тут был Лумпянский? – удивленно переспросил я. Мне казалось, что я служил главным и единственным посредником их общения.

– На зимних каникулах еще забегал, с Катей. А ты думаешь, что один такой благородный? Всё, давай, сейчас присохнет дерьмо это. Я напишу завтра, ОК?

Я вышел на лестницу. На площадке горела тусклая лампочка. Стараясь не думать ни о чем, кроме своих брюк, я спустился на первый этаж и вышел во двор. К подъезду неспешно подходил всё тот же интеллигент в круглых очках, держа своего шпица под мышкой.

– Вот, – показал он на собаку, – устал на полпути. Старенький он у нас уже, капризничает. Добрый вечер.

Я кивнул ему и свернул по направлению к Минской. Ногам было холодно, я надеялся только, что нигде не осталось коричневых пятен шоколада… Почему она меня так резко отбрила? Что я сделал не так? Чего испугалась? Кого?

Уже подходя к тому злосчастному продуктовому, я вдруг понял: книжку с пьесами Оля и Глеб подарили Лумпянскому на именины. Всего месяц тому назад.

* * *

Признаюсь: я начинал паниковать. 25 мая наши занятия традиционного сворачивали, отпуская всех воспитанников Дворца на каникулы. После этого меня ждал ад бесконечных экзаменов, бестолковый выпускной и затем новые экзамены, там и сям. За это время Ася, конечно, успеет бесконечно отдалиться от меня, позабыть и даже – я думал с ужасом – завести кого-нибудь нового.

В конце мая Лумпянский вдруг заявил, что собирается ехать в Москву. «Что в Москве?» – флегматично переспросил я. Отношения наши с Лумпянским не испортились, но зависли в неопределенности. Поначалу я, конечно, хотел расспросить его про книжку – но повод был совсем ничтожный и быстро затерся, а Лумпянский так много теперь гулял, как говорили гопники, «лазил», с Юлей, что все мои сомнения отпали сами собой. Юля мне нравилась. Она уютно вписывалась в нашу компанию, постоянно приносила Лумпянскому еду, не возражала ни против матерных песен под гитару, ни против бесконечной игры в петанк.

Так вот, оказалось, что в Москву Лумпянский собрался на концерт – причем концерт армянской рокерской группы. «Они не играли уже лет десять вместе, – пояснил Максик. – Это историческое событие, нельзя пропустить. Хоть я и не очень большой фанат».

– Я знаю, кто большой фанат, – мрачно хмыкнул я, думая об Асе. – А ты, Юля, – она торчала перед телевизором, – не поедешь с ним?

– Не-а, – отозвалась Юля. – Я такое не слушаю даже.

– А я знаю, кто слушает, – повторил я, складывая руки на груди.

– Кстати, – оживился Лумпянский. – Ася тут собралась с нами ехать. Вы же там – как? – Он сделал значительную паузу. – Вместе?

– Вместе, – кивнул я. – Когда кино смотрим – вместе. А потом – пес его знает…

И, конечно же, я напросился ехать с Лумпянским. Это мой стыд номер два.

Если бы Ася только знала, чего мне стоила эта поездка! Сам концерт – еще куда ни шло. Половину денег на билеты занял Лумпянский, он же и привез их из кассы «Олимпийского» через каких-то столичных знакомых. На дорогу пришлось клянчить у матери: я убеждал ее, что можно отказаться от выпускного, куда обязательно нужно было скинуть десять – пятнадцать тысяч – громадную сумму. «Зачем мне эта попойка? – убедительно, как мне казалось, представлял дело я. – Лучше ведь посмотреть Москву, послушать музыку». «Как будто там попойки не будет, – орала мать. – Что ты выдумал? Какие концерты? Тебе надо сидеть и готовиться к экзаменам, сидеть и готовиться! Ты в армию захотел?»