Тоска по окраинам
Шрифт:
Я вызвался проводить Асю до дома – пешком здесь было всего три остановки. «Спасибо, друзья, спасибо, дорогие, что пришли», – многозначительно бросил Лумпянский на прощание.
– Он обиделся, что мы бросили общий стол, да? – спросила Ася, когда мы вышли из подъезда.
– Не знаю, – я пожал плечами.
Какая разница? До Лумпянского ли сейчас? Но Ася задумчиво смолкла.
Мы шли под апрельскими звездами, которые отражались в грязных лужах – тут и там. Мне хотелось подскакивать и перепрыгивать каждую из них, увлекая за собои Асю, и, может, даже поднять ее на руки. Так я и сделал, когда мы оказались перед огромной, почти
– Ты что, дурак? – Ася болтала ногами и отпихивалась. – Поставь меня сейчас же.
Зазноба и правда оказалась тяжелой – пронеся ее буквально три шага, я почувствовал, что мои ноги, «ноги-спичечки», сейчас надломятся. Я поставил Асю на землю, она поправила вязаные наушники и противно захихикала. Но поцеловать себя дала. И еще раз. И еще. У самого дома я поцеловал ее в последний раз, со всем оставшимся пылом – держа лицо обеими руками и обцеловывая щёки, лоб, сморщенный носик…
– Ну хватит, – сказала Ася, отстраняясь. – Чао-какао, – и исчезла в темной глубине подъезда.
Счастье! Счастье! Счастье!
…Длилось, впрочем, недолго.
Я не собирался никому трепаться о том, что произошло, – всё получилось как-то само собой. Побродив еще по улицам, попрыгав через лужи и окончательно забрызгав свои белые джинсы, я вернулся к Лумпянскому. Компания почти разошлась, оставались Чигирев, Юля, Широквашин и белобрысая Вичка с длинной Наташей.
Я, повторюсь, не хотел ничего говорить – но, видимо, как-то особенно светился, налился гордостью завоевателя. «Что Ася?» – участливо спросила Юля. В группе старших давным-давно догадались о моей маленькой страстишке.
– Ничего, – джентльменски коротко ответил я и уселся поближе к батарее. Но ухмылка выдавала меня с головой. – Всё пучком, – и вальяжно отвалился на спинку стула.
Широквашин с Лумпянским многозначительно переглянулись.
В воскресенье она явилась, удостоила меня лишь коротким кивком, сразу села к Катосу и начала шептаться. При этом Катос поминутно косилась на меня и прыскала в кулак. «Рассказывает», – удовлетворенно подумал я, хотя это их ржание, признаться, меня покоробило. Но Катя ржала вообще надо всем, как здоровая глупая лошадь.
Зал почему-то был занят, мы набились в «гримерку» и сидели на длинных столах методистов – стулья тоже забрали. Задерживался Вадик, не было Зинаиды, один длинный гример по кличке Базилевс мрачно ходил взад и вперед, задевая пакеты со сменной обувью. Пришла полная добродушная Назя – психологиня из тех самых «динозавров» чуть за двадцать. В нашем Чехове она участвовала тоже: играла тетушку, месила тесто.
– Привет, Миша, – она чмокнула меня в щеку.
Так случилось, что в ту минуту я как раз подошел ближе к Асе: хотел отвлечь ее от Катоса и тихонько расспросить, как дела.
– Ой, прости, Ася, – тут же исправилась Назя, неловко хихикнув. – Я без задней мысли, – она потерла мою щеку пальцем, вытирая след рыжей помады.
Ася уставилась на нас в недоумении. Я пожал плечами – что здесь такого?
В перерыве она сама подошла ко мне.
– Не объяснишь ли ты, Миша, – ее ледяной тон не предвещал ничего хорошего, – почему Назя вдруг извиняется передо мной? С чем поздравляет Широквашин? Почему Юля вдруг наставляет тебя беречь? Почему Лумпянский… – Тут она запнулась и покраснела.
– Я не знаю, – я развел руками, стараясь не задеть Асю сигаретой. Мы стояли на улице, дул холодный ветер. Ася специально отвела меня за угол, чтобы «поговорить минуточку», – и наверняка вся компания думала, что мы тут вытворяем невесть что. Это было
чертовски приятно.– Что ты им наговорил? – наседала Ася, вглядываясь в мою довольную физиономию. – Что?
– Перестань, не входи в роль таможенницы, – я оперся задом о каменное ограждение. – И потом, даже если кто-то что-то знает… что с того?
– Знает – что? – Ася нахмурила брови. – Ты что, ты сказал всем, будто мы, – она брезгливо сморщилась, – будто мы вместе?
– Ася, перестань… Ну какая разница? – я выкинул окурок и попытался взять ее за руку.
Она вырвалась. Вдруг до меня дошло.
– А мы… А мы – нет?
– А мы – нет! – с ненавистью бросила она. – Что ты о себе возомнил?
Она развернулась и быстро-быстро пошла назад ко Дворцу. Я сел на ограждение, машинально достал пачку и закурил еще одну – всё это смотря в одну точку, так и замерев, наблюдая за уже скрывшейся Асей.
Почему эта носатая, сутулая, неуклюжая девочка в лакированных алых кроссовках вдруг вздумала стыдиться меня – меня, звезды и таланта всей театральной студии? Почему она не признаёт никакой близости, почему после стольких месяцев, после всего, что было, – упоительных разговоров, когда нас окутывало облако абсолютного, кристального понимания, после наших бесконечных прогулок, моей безусловной заботы, после того, что случилось у Лумпянского, – ведь ей же понравилось, я знаю точно, что ей понравилось! – почему теперь она отвергает, это именно то слово, отвергает меня – так злобно, быстро, отпихивает брезгливо, как гнойную жабу? Кто тащил ей на репетиции яблоки и рахат-лукум, дарил вонючих плюшевых медведей, развлекал и гладил по головке? Почему раньше было не сказать вот это всё – нет, мы не вместе, уходи и развлекайся. Она что, думает, это я от нечего делать? О чем она вообще думает?..
А может… Может, дело не в этом? Переговаривалась же она сама с Катей сегодня… Может, Широквашин, Лумпянский, наши интригующие кумушки чего-то наплели? Или Назя? Назя хорошая, но Назя влюблена в меня с прошлого года – я это знаю точно, – иначе к чему бы всё это представление с поцелуями?
Правильно, она могла наплести, что у нас с ней что-то было, могла наплести, будто я наговорил про Асю гадостей, что хвалился и рассказывал, как провожал ее. А мог кто-то еще неуклюже пошутить… Ну да, так и было! Зачем к ней пристала Юля с этой ее клоунской патетикой?.. Широквашину зачем понадобилось лезть?..
С осознанием того, что мои собственные друзья всё испортили, благими своими идиотскими намерениями похерили то, что я строил долгие месяцы, я выкурил третью сигарету, встал и вернулся во Дворец. Занятие уже началось, обе группы переместились в зал, откуда доносилась монотонная проповедь Вадика. Я прошмыгнул в пустую «гримерку», взял пакет с обувью и школьную сумку и, ни с кем не прощаясь, поехал домой.
Теперь мы с Асей не разговаривали, удостаивая друг друга лишь шипением при встрече. Это она начала, и какие-то обидные прозвища мне давала – она; я не знал, какие именно, но ловил общий смысл их с Катей перешептываний через сочувственные взгляды Юли и Олечки Быкановой. «Ага, вот и Тимушня, любитель приставать к приличным девушкам», – однажды окатила меня Катос, когда я – случайно, клянусь, случайно – задел ее локтем в буфете. Захотелось следом наподдать ей по морде. Я ничуть не сомневался, что в нашем с Асей разладе виновата ревнивая, суетливая и завистливая Катя. «Она сама в меня влюблена, – подумал я. – Не просто так же липла, как лиана».