Тотальные институты

Возможность превращения постояльцев в объекты симпатии персонала связана с тем, что можно назвать циклом вовлеченности, который иногда наблюдается в тотальных институтах. Начав с социальной дистанции по отношению к постояльцам, дистанции, мешающей замечать серьезные лишения и институциональные проблемы, сотрудник обнаруживает, что у него нет причин не вовлекаться в теплые отношения с некоторыми постояльцами. Из-за этой вовлеченности, однако, действия и страдания постояльцев начинают причинять сотруднику боль, и он зачастую начинает ставить под угрозу дистанцию в отношении постояльцев, выдерживаемую его коллегами. В результате симпатизирующий сотрудник может «выгореть» и переключиться на бумажную работу, участие в комиссиях или другие занятия, предполагающие контакт только с другими сотрудниками. Избавившись от опасности контакта с постояльцами, он может постепенно перестать чувствовать, что у него есть основания для опасений, и тогда цикл контакта и разрыва отношений может повториться вновь.

Когда мы совмещаем тот факт, что сотрудники обязаны придерживаться определенных стандартов гуманности в обращении с постояльцами, с тем фактом, что они могут начинать видеть в постояльцах разумных, отзывчивых существ, способных быть объектами эмоциональной вовлеченности, мы получаем контекст для возникновения некоторых очень специфических сложностей при работе с людьми. В психиатрических больницах всегда есть пациенты, которые поступают явно против своих собственных интересов: пьют воду, которую они сами только что загрязнили; объедаются на День благодарения и на Рождество, так что в эти дни обязательно открывается несколько язв и закупоривается пара пищеводов; бьются головой о стену; срывают швы после небольшой операции; спускают в унитаз вставную челюсть, без которой они не могут есть, а получение новой может занять несколько месяцев, или разбивают очки, без которых они ничего не видят. Стараясь предотвратить эти очевидно самодеструктивные действия, сотрудники могут быть вынуждены применять к этим пациентам силу, представая в образе грубых и бесцеремонных людей в тот момент, когда они пытаются не дать кому-то сделать с собой то, что, по их мнению, ни одно человеческое существо не должно ни с кем делать. Понятно, что в таких случаях персоналу крайне сложно держать свои эмоции под контролем.

II

Каждодневная работа сотрудника определяется специфическими требованиями, предъявляемыми работой с людьми, и осуществляется в особом моральном климате. Персонал должен справляться с враждебностью и просьбами постояльцев, придерживаясь, в целом, рациональной перспективы, которую исповедует институт. Поэтому теперь необходимо рассмотреть данную перспективу.

У тотальных институтов не так уж много провозглашаемых целей: достижение определенных экономических результатов, образование и обучение, медицинское или психиатрическое лечение, религиозное очищение, защита общества от скверны и, как указывает один исследователь тюрем, «поражение в правах, воздаяние, устрашение и перевоспитание» [192] . Многие считают, что тотальные институты обычно далеки от достижения своих официальных целей. Гораздо меньше людей осознаёт, что эти официальные цели или уставы являются прекрасным ключом к смыслу — к языку объяснения, применяемому персоналом и иногда постояльцами ко всему, что происходит в институте. Так, медицинская система координат — это не просто перспектива, позволяющая одобрять и наделять смыслом решения о дозировке лекарств; она способна объяснить любые решения, например расписание приемов пищи в больнице или способ укладки больничного постельного белья. Любая официальная цель приводит к появлению доктрины со своими инквизиторами и мучениками, и внутри институтов нет естественных механизмов контроля над этой свободой интерпретаций. Каждый институт должен не только стремиться к достижению своих официальных целей, но еще и каким-то образом защищаться от тирании всеобщей погони за ними, иначе его власть обернется охотой на ведьм. Примером такой угрозы является фантом «безопасности» в тюрьмах и оправдываемые им действия персонала. Поэтому, как ни парадоксально, именно в тотальных институтах, которые кажутся далеко не самыми интеллектуальными местами, забота о словах и о высказываемых вслух точках зрения выходит (по крайней мере сегодня) на первый план и часто становится предметом оживленных споров.

192

Donald R. Cressey. Achievement of an Unstated Organizational Goal: An Observation on Prisons // Pacific Sociological Review. 1958. Vol. 1. № 2. P. 43.

Интерпретативная схема тотального института начинает функционировать автоматически, как только постоялец поступает в него, так как персонал считает попадание в институт prima facie [193] свидетельством того, что поступивший должен быть тем человеком, для работы с которым институт и создавался. Заключенный в политической тюрьме должен быть предателем; заключенный в обычной тюрьме должен быть нарушителем закона; пациент психиатрической больницы должен быть больным. Если бы он не был предателем, преступником или больным, как бы он здесь оказался?

193

На первый взгляд (лат.).

Такая автоматическая идентификация постояльца представляет собой не просто наклеивание ярлыка; она занимает центральное место среди основных средств социального контроля. Пример приводится в одном из первых социологических исследований психиатрических больниц:

Главная цель этой культуры санитаров — установить контроль над пациентами, который должен поддерживаться, невзирая на последствия для пациентов. Эта цель становится особенно заметной на фоне пожеланий или просьб, высказываемых пациентами. Все их пожелания и просьбы, какими бы разумными они ни были, как бы спокойно или вежливо они ни произносились, считаются проявлениями психической болезни. Санитар никогда не замечает нормальности в среде, где ненормальность является нормальным ожиданием. Хотя врачам сообщают о большинстве этих поведенческих проявлений, врачи, как правило, просто соглашаются с оценками санитаров. Тем самым врачи сами способствуют закреплению идеи о том, что главная задача при взаимодействии с психически больными пациентами — контроль над ними [194] .

194

J. Fremont Bateman, H. Warren Dunham. The State Mental Hospital as a Specialized Community Experience // American Journal of Psychiatry. 1948. Vol. 105. № 6. P. 446.

Когда постояльцам позволяют контактировать с персоналом лицом к лицу, этот контакт часто принимает форму жалоб на «притеснения» или просьб со стороны постояльца и оправданий строгого обращения со стороны персонала; такова, например, общая структура взаимодействий персонала и пациентов в психиатрических больницах. Поскольку персонал должен контролировать постояльцев и защищать институт во имя провозглашаемых им целей, сотрудники прибегают к всеохватывающей идентификации постояльцев. Задача персонала — выявить преступление, соответствующее наказанию.

Кроме того, привилегии и наказания, которые распределяет персонал, часто описываются языком, который отражает легитимные цели института, как в случае, когда одиночное заключение в тюрьмах называют «продуктивными размышлениями». Перед постояльцами или сотрудниками низшего звена стоит специальная задача перевода этих идеологических формулировок на простой язык системы привилегий и обратно. Белкнап приводит подходящий пример, рассказывая о том, что происходит, когда пациент психиатрической больницы нарушает правило и его наказывают:

Обычно в подобных случаях нахальство, нарушение субординации и чрезмерная фамильярность переводятся в более или менее профессиональные термины, такие как «взбудораженность» или «возбужденность», и сообщаются санитаром терапевту в качестве описаний состояния здоровья. После этого врач должен официально лишить пациента привилегий в палате или урезать их либо распорядиться о его переводе в другую палату, где пациенту придется заново начинать путь наверх из самой низкой группы. В культуре санитаров «хорошим» считается врач, который не задает слишком много вопросов по поводу этих переводных медицинских терминов [195] .

195

Belknap. Op. cit. P. 170.

Институциональная перспектива также применяется к действиям, которые обычно не являются предметом прямого контроля. Так, Оруэлл рассказывает, что, когда в его интернате кто-то мочился в постель, его считали «грязным» и порочным [196] и сходным образом относились к расстройствам, которые имели еще более явную физическую природу.

У меня были дефект в бронхах и новообразование в одном легком, которые нашли только много лет спустя. Поэтому я не только страдал от хронического кашля, но и испытывал огромные мучения при беге. Однако в те дни «хрипота» или «чахлость», как это тогда называли, считалась либо выдумкой, либо нравственным изъяном, вызываемыми перееданием. «Ты сипишь, как гармошка, — говорил с неодобрением Сим [директор], стоя за моим стулом. — Это потому, что ты постоянно набиваешь себе брюхо» [197] .

196

Orwell. Op. cit. P. 506–509.

197

Ibid. P. 521.

Говорят, что в китайских «воспитательных» лагерях этот интерпретативный процесс доходил до крайности, так что безобидные повседневные события из прошлой жизни заключенного превращались в свидетельства контрреволюционной деятельности [198] .

Несмотря на существование психиатрического подхода к психическому заболеванию и средового подхода к преступности и контрреволюционной деятельности, согласно которым нарушитель не несет моральной ответственности за свои проступки, тотальные институты не могут позволить себе подобную разновидность детерминизма. Постояльцев нужно принудить к самоконтролю, и для этого как желательное, так и нежелательное поведение следует определять как проявление личной воли и характера отдельного постояльца, как нечто, на что он может повлиять. Словом, институциональная перспектива всегда предполагает личную совесть, и в каждом тотальном институте можно наблюдать в миниатюре формирование функционалистской версии моральной жизни.

198

См., например: Robert J. Lifton. «Thought Reform» of Western Civilians in Chinese Communist Prisons // Psychiatry. 1956. Vol. 19. № 2. Особ. p. 182–184.

Перевод поведения постояльцев на язык морали, соответствующий провозглашаемой перспективе института, неизбежно будет опираться на некоторые широкие допущения относительно природы человеческих существ. Поскольку персонал отвечает за постояльцев и должен совершать определенные действия с ними, у сотрудников, как правило, возникает что-то вроде теории человеческой природы. Будучи имплицитной частью институциональной перспективы, эта теория рационализирует деятельность, предоставляет тонкие средства для сохранения социальной дистанции по отношению к постояльцам и стереотипных представлений о них и оправдывает способы обращения с ними [199] . Обычно данная теория объясняет «хорошие» и «плохие» варианты поведения постояльцев, виды «косяков», воспитательную ценность привилегий и наказаний и «принципиальную» разницу между персоналом и постояльцами. В армии у офицеров будет своя теория по поводу связи между муштрой и повиновением людей на поле боя, качеств, подобающих мужчинам, «пределов прочности» людей и различий между психической болезнью и симуляцией. Им также будут прививать определенное представление о собственной природе, как показывает бывший гвардеец, перечисляя нравственные качества, которых требуют от офицеров:

199

Эту идею я почерпнул из рецензии Эверетта Ч. Хьюза на книгу Леопольда фон Визе «Spatlese» (Everett C. Hughes. Book Review: Spatlese [«Afterthoughts»] by Leopold von Wiese // American Journal of Sociology. 195$. Vol. 61. № 2. P. 182). Примерно это же входит в предмет того, что сегодня в антропологии называется «этнопсихологией», за тем исключением, что там единицей анализа является культура, а не институт. Следует добавить, что постояльцы вырабатывают собственную теорию человеческой природы, которая отчасти опирается на теорию персонала, а отчасти — на собственные контроснования. См. в связи с этим очень интересное описание понятия «крысы», изобретенного заключенными, в: McCleery. Op. cit. P. 14–15.