Тотальные институты

Встречались и другие неявные комбинации принуждения, экономического обмена и социального обмена. Передаче денег не только в экономических, но и в ритуальных целях соответствовал феномен попрошайничества — очень важная практика в системах обмена в некоторых обществах. Пациенты не только ждали, что с ними поделятся мелочью и сигаретами, но и сами инициировали этот процесс. Пациент подходил к любимому санитару или, иногда, к другому пациенту и выпрашивал дать ему «в долг» пять или десять центов на колу или даже пару одноцентовых монет, необходимых для покупки. Манера, в которой часто осуществлялось это попрошайничество, — так, словно тот, у кого просят, ведет себя как «жлоб» и виновен в своей неискоренимой респектабельности, — указывала, что для пациента это было способом выражения дистанции по отношению к своей ситуации и придания своему бесправному положению достоинства. Каким бы ни был его смысл, такое попрошайничество позволяло пробудить в других симпатию до того, как они были готовы проявить ее сами.

Различные основания для использования другого комбинировались и другими способами. Одной из проблем в Центральной больнице, как и в других подобных институтах, было то, что возлагавшаяся на санитаров самоотверженная обязанность физически ограничивать и контролировать пациентов, которые представляли опасность для себя или других, могла быть удачным прикрытием для личного принуждения. Экономические и социальные платежи тоже использовались для маскировки действий, чуждых тем и другим. Когда один пациент приобретал у другого небольшую услугу за сигарету или «тягу», покупатель иногда осуществлял транзакцию надменно, с таким видом, будто то, что он заставляет другого пациента делать неприятную работу, доставляет ему больше удовольствия, чем сама услуга. Патерналистские санитары старой закалки из палат для тяжелобольных, когда передавали пациенту сладости, купленные в буфете на его деньги, иногда дразнили его, не отдавая покупку, пока пациент не начинал подобострастно умолять их или не заверял их, что он действительно хочет то, что санитар собирается ему дать. Как санитары, так и пациенты иногда также давали докурить свои окурки с целью унизить получателя. Когда посетившая больницу благотворительная организация устраивала мероприятие для всех пациентов в досуговом центре и в перерыве несколько ее представителей ходили по залу, выдавая каждому пациенту по паре фабричных сигарет, получатель чувствовал себя так, словно он получал чистую милостыню от кого-то, кого он не знал и кто не был ему ничего должен. Огромное желание фабричных сигарет заставляло почти всех присутствовавших пациентов принимать эти подарки, но в случае новых пациентов или пациентов, находившихся в компании посетителей, полные негодования взгляды, с трудом скрываемая насмешка или смущение говорили о том, что у них не было подходящей рамки — по крайней мере рамки, позволявшей сохранить самоуважение, — в которую они могли бы поместить данную деятельность [456] .

456

Я знал двух пациенток, давно лежавших в больнице, которым сигареты были не нужны, но которые были достаточно учтивы, чтобы принимать эти подношения с уважением, не смущая дарителя.

Наконец, очевидно, что любой общеизвестный способ использования вещей или услуг другого мог применяться и иногда применялся с предельным вероломством и лукавством, так что игрок мог обнаружить, что с ним мухлевали, покупатель — что его обсчитали, а друг — что им воспользовались. (Теоретически, конечно, даже человек, который думает, что никак не содействует достижению чужих целей и что перестал бы делать это, если бы об этом узнал, может обнаружить, что невольно помогает осуществлению чужих замыслов.)

Проблема заключается в том, что любой сектор социальной жизни и, в частности, любое общественное учреждение предлагает обстановку, в которой способам действия придается характерный облик, позволяющий использовать другого, а за внешней видимостью скрываются характерные комбинации этих способов действия [457] . Мы должны исследовать эти структурные единицы видимости и реальности [458] . Я также хотел бы добавить, что, взяв за точку отсчета определенную социальную единицу — отношения, общественное учреждение, группу, — мы можем изучить полностью неформальный способ использования других, который в Америке иногда называют связями, а в СССР — блатом.

457

Стабильные комбинации принудительных, экономических и социальных платежей настоятельно требуют специального исследования, которое бы позволило использовать единую рамку при рассмотрении сходств и различий между такими платежами, как пребенды, десятины, взятки, пособия, оброки, одолжения, дары, знаки внимания, гонорары, награды, подарки-сувениры, трофеи, премии, выкупы. Следует не забывать, что в большинстве обществ экономический обмен — не самая важная форма обращения денег, товаров и услуг.

458

Хорошее описание одного случая в связи с множественностью оснований для социального обмена можно найти в: Ralph Н. Turner. The Navy Disbursing Officer as a Bureaucrat // American Sociological Review. 1947. Vol. 12. № 3. P. 342–348. Тёрнер выделяет три основания для одолжений: дружбу, симуляцию дружбы и, самый слабый в эмоциональном плане, простой обмен одолжениями; однако во всех трех случаях следовало открыто отказываться от применения понятий формального требования, обезличенного платежа и взятки. См. также: Sykes. The Corruption of Authority. P. 262, ch.

Я хочу поставить два общих вопроса о подпольной жизни в Центральной больнице.

Во-первых, должно быть ясно, что описание подпольной жизни в институте может приводить к систематически искаженной картине жизни в нем. В той мере, в которой члены института остаются в рамках практик первичного приспособления (будь то в силу удовлетворенности ими или же из-за неспособности построить другой мир), подпольная жизнь может быть нерепрезентативной и даже малозначительной. Кроме того, наиболее легко заметными практиками вторичного приспособления могут быть сложно устроенные и колоритные практики, а они, как в случае Центральной больницы, могут в основном осуществляться горсткой неформальных лидеров с хорошими связями. Их поведение может иметь большое значение для исследователя, если тот хочет выяснить, как можно эксплуатировать определенный институт и как можно эксплуатировать институты в целом, но, проясняя спектр и размах практик вторичного приспособления, исследователь может упустить, как живет средний член института. Такое описание неизбежно сосредоточивается на манипуляциях пациентов, имеющих право выходить на территорию больницы, создавая излишне благоприятное впечатление как о жизни пациентов Центральной больницы, так и об эффективности их техник неофициального изменения условий своей жизни.

Второй общий вопрос, который я хочу поставить, касается социального контроля и завязывания отношений.

Социальные условия, делающие возможным экономический и социальный обмен, очевидно, позволяют индивиду гарантированно включать в свой план действий действия других, тем самым многократно увеличивая эффективность практик вторичного приспособления, которые он осуществляет сам по себе от своего лица. Ясно, что для сохранения этих социальных условий нужна определенная форма социального контроля, позволяющая держать людей в узде, принуждать их соблюдать договоренности и обязывать их делать другим одолжения и соблюдать церемонии в отношении других. Эти формы социального контроля будут составлять практики вторичного приспособления совершенно особого класса — класса практик приспособления, которые обеспечивают и стабилизируют обширный комплекс других неофициальных подпольных практик. И с точки зрения подпольной жизни постояльцев тотальных институтов этот контроль должен распространяться как на постояльцев, так и на персонал.

Контроль постояльцев над персоналом в тотальных институтах имеет традиционные формы, например: устраивание «несчастных случаев» с сотрудниками [459] , или массовый отказ от определенной еды [460] , или снижение темпа работы, или выведение из строя водопровода, электропроводки и систем коммуникации, которые легко доступны для вмешательства постояльцев [461] . Другие санкции в адрес персонала со стороны постояльцев могут принимать форму «коллективных» или индивидуальных издевательств и более тонких форм ритуального неповиновения, таких как распространенный в армии способ приветствия неприятного офицера со слишком большого расстояния, или с подчеркнутой четкостью, или слишком медленно. Если персонал ставит под угрозу всю систему подпольных договоренностей, в ответ могут предприниматься крайние меры вроде забастовок или бунтов.

459

См., например: Dendrickson, Thomas. Op. cit. P. 130.

460

Cantine, Rainer. Op. cit. P. 4.

461

Ibid. P. 10.

Существует распространенное мнение, что социальный контроль над постояльцами со стороны их группы хорошо организован и строг, как показывают случаи «разборок». И, по-видимому, в тюрьмах благонадежность постояльца в отношении практик вторичного приспособления других постояльцев действительно является важным основанием для социальной типизации [462] . Но в целом данные свидетельствуют о том, что социальный контроль постояльцев со стороны других постояльцев слаб. Для подпольной жизни в Центральной больнице определенно не характерны негласные меры поддержания порядка [463] , за частичным исключением тюремного корпуса [464] .

462

См., например, описание «правильных парней» в: Morris G. Caldwell. Group Dynamics in the Prison Community //Journal of Criminal Law, Criminology and Police Science. 1956. Vol. 46. № 5. P. 651, и: Gresham M. Sykes, Sheldon L. Messinger. The Inmate Social System // Cloward et al. Op. cit. Особ. p. 5–11.

463

Я не рассматриваю социальный контроль санитаров над своими практиками вторичного приспособления. Например, бывший пациент тюремного корпуса утверждал, что там санитары могли брать взятки за оказание особых услуг, не опасаясь стукачей, потому что они вели медицинские карты всех, с кем у них были незаконные дела; информатор сталкивался с тем, что в его истории болезни оказывались записи, свидетельствующие о его виновности. Конечно, пациенты в обеих частях больницы часто выражали убеждение, что, если они выдвинут против санитара обвинение в жестокости или воровстве, персонал палаты будет «стоять друг за друга», невзирая ни на что. Интересно сравнить этот случай с другой группой, вынужденной прибегать к прямому принуждению, — полицией, и с данными, которые указывают на значительную тайную поддержку, которую полицейские оказывают друг другу. См.: William A. Westley. Violence and the Police // American Journal of Sociology. 1953. Vol. 59. № 1. P. 34–41; William A. Westley. Secrecy and the Police // Social Forces. 1956. Vol. 34. № 3. P. 254–257.

464

Некоторые пациенты утверждали, что тюремный корпус в Центральной больнице был «организован» скорее как тюрьма для психически здоровых. Там, по их словам, санитару можно было дать взятку, чтобы он «запустил» письмо или пронес контрабанду, делались ставки, процветала «каталажная политика», компания постояльцев «заправляла местом» и пациенты устраивали забастовки, чтобы разобраться с сотрудниками, чинившими произвол. У меня нет прямых доказательств этого.

Если пациент палаты вел себя ненадлежащим образом, все остальные пациенты той же палаты могли сталкиваться с дополнительными ограничениями, и определенно, когда пациент с правом выхода на территорию сбегал и совершал вне больницы громкое преступление, для многих пациентов условия выхода на территорию временно становились более жесткими. И все же в тех случаях, когда действие одного приводило к тому, что многим становилось сложнее «договариваться» с персоналом, пациенты никак явно не мстили нарушителям [465] . К тому же «система безопасности» подпольной жизни была довольно слабой. Постоялец, решивший сбежать, мог, ничем не рискуя, рассказать об этом одному или двум своим друзьям, но компания из пяти или шести человек была чрезвычайно ненадежным хранилищем секретной информации. Это отчасти было вызвано тем, что, по мнению психиатров, пациент должен рассказывать обо всем, чтобы исцелиться; неожиданное следствие этого принципа заключалось в том, что многие пациенты полагали, что они могут повысить свой психиатрический статус, закладывая своих друзей. Поэтому не было ничего удивительного в том, что один сотрудник досугового центра сказал обреченно и с добротой: «Знаете, они совсем как дети. Стоит одному нашкодить, другие приходят и докладывают мне об этом». Не было ничего удивительного и в том, что один из наиболее успешных подпольных продавцов в больнице сказал: «Во время показа сериала [„Мир“] кто угодно может спрятать что угодно прямо здесь, перед буфетом. Я никогда тут не задерживаюсь, потому что тут слишком много стукачей, как белых, так и цветных, никогда не знаешь наверняка. Если я хочу передать товар, я просто звоню, и днем кто-нибудь приходит за ним».

465

Во время проведения исследования пациент-алкоголик, которого многие пациенты считали «хамлом», уговорил двух любимых многими медсестер-стажерок пойти выпить с ним в город. Девушек поймали и отправили домой до окончания курсов, а пациента перевели в худшую палату. Я ожидал, что другие пациенты не будут общаться с ним после произошедшего, но, хотя многие постояльцы действительно неодобрительно высказывались о нем в его отсутствие, никаких реальных действий против него никто из пациентов не предпринял.

Нехватку неформального социального контроля и описанную выше нехватку широкого сотрудничества между пациентами нужно рассматривать как двойное свидетельство слабой неформальной социальной организации среди пациентов. Психиатрия объясняет это тем, что пациенты психиатрических больниц по определению неспособны поддерживать обычный порядок и солидарность, но это объяснение плохо подходит к аномии в тюрьмах и некоторых концентрационных лагерях. В любом случае было бы интересно поискать другие возможные объяснения. Одно из них заключается в том, что в Центральной больнице пациенты редко демонстрировали реактивную солидарность: вместо того чтобы объединяться для защиты своего статуса пациентов перед лицом традиционного мира, они объединялись в компании и диады, в которых определяли себя как нормальных, а многих других пациентов — как сумасшедших. Словом, очень немногие пациенты гордились тем, что они пациенты [466] . Реактивную солидарность также ослабляло то, что было сложно считать всех сотрудников ограничивающими и жесткими, даже если таковы были стабильные условия жизни в палате.

466

Идея принадлежит Уильяму Р. Смиту, который написал неопубликованную работу о солидарности между постояльцами.

VI

Описывая практики вторичного приспособления пациентов Центральной больницы, я попытался предложить понятия, с помощью которых можно было бы описывать практики вторичного приспособления и в других учреждениях. Единица описания определялась интересами сравнительного анализа, а не повествования. В результате, для облегчения сортировки, поток активности пациентов Центральной больницы был поделен на мелкие и грубые фрагменты. Поэтому может сложиться впечатление, что на протяжении дня пациенты спорадически предавались ребяческим шалостям и предпринимали отчаянные попытки поправить свое положение и что нет никакого противоречия между этой достойной сожаления картиной и нашими традиционными представлениями о «больных» пациентах психиатрических больниц. Поэтому я хочу подчеркнуть, что в действительности почти все практики вторичного приспособления, о которых я рассказал, осуществлялись пациентами со взвешенной, трезвой решимостью, достаточной, при понимании всего контекста, чтобы посторонний мог чувствовать себя непринужденно в сообществе, которое гораздо больше похоже на другие известные ему сообщества, нежели отличается от них. Согласно избитому клише, между нормальными людьми и психически больными нельзя провести четкую границу; скорее, существует континуум с примерным гражданином на одной стороне и полностью психически больным человеком на другой. Я должен сказать, что после акклиматизации в психиатрической больнице идея континуума кажется чересчур самонадеянной. Сообщество есть сообщество. Насколько странным оно выглядит для тех, кто в него не входит, настолько же естественным оно кажется тем, кто в нем живет, даже если оно им не нравится. Система взаимоотношений между пациентами не находится на одной из сторон какого бы то ни было континуума; скорее, она представляет собой одну из форм человеческой ассоциации, которую, без сомнения, необходимо избегать, но которую исследователь должен задокументировать и занести в архив наряду с другими обнаруженными им видами ассоциации.