Треугольник

— Гаго? — удивляюсь я.

— Ты что тут делаешь?

— А ты?..

Тягуче звучит какая-то индийская мелодия.

Мы с Гаго сидим в Ханака-Хаузе Ходжи Зайнуддина.

Гаго глотает водку. Я слежу за ним. И словно солнце входит мне в желудок.

— Что же будешь теперь делать? — спрашивает Гаго.

— Хочу поехать в Самарканд.

— Маро в Самарканде?

— При чем тут Маро?.. Я турист… Потом я решил взять темой дипломной работы Тамерлана.

Гаго ухмыляется себе под нос.

— Все знают, что ты словно угорелый бегаешь за Маро.

— Послушай… ты!..

— Брось ее… Скажи, сколько хочешь достану… Одна красивей другой… Рядом с ними твоя Маро — что жук…

С силой опускаю стакан на стол. Таджик удивленно смотрит на нас.

— Погоди, не горячись… Ведь знаешь, захочу, побью тебя. Неужто сомневаешься? Погляди-ка, на нас смотрят… Скажут: встретились двое армян, и уже драка.

Я хочу встать, Гаго крепко держит меня за руку.

Долгое время молчим.

— Послушай, почему ты думаешь, что можешь побить меня?

Гаго смеется.

— Потому что я сильнее тебя, а ты влюблен… Ладно, оставим, нечего обезьяну корчить. Да, твоя макака тебе приветы посылала! Не соскучился по ней?

Спускаемся в новую Бухару.

Кондитерская фабрика. Вместо кислорода воздух насыщен шоколадом, а вместо углерода — ванилью. Я наполняю свои легкие сладким воздухом.

— Хорошо? — спрашивает Гаго.

Гаго приветствуют все: мужчины по-дружески, девушки с улыбкой.

— Когда ты успел познакомиться со всей фабрикой? — спрашиваю я.

— А что тут трудного? — удивляется Гаго.

Он заходит в кабинет директора, и чуть погодя его штопорообразный нос показывается в щели приоткрытой двери.

— Заходи…

За письменным столом сидит краснощекий узбек. На голове традиционная тюбетейка. На столе два чайника.

«Здесь чай можно пить с воздухом», — думаю я и улыбаюсь.

Улыбается и директор, приняв мою улыбку за приветствие. Поднимается с места, берет мою руку в две пухлые ладони и трясет. Гаго что-то говорит по-узбекски. Директор отвечает. Смотрят на меня и друг на друга.

Я киваю головой.

Когда выходим из кабинета, у меня появляется желание отведать соленой рыбы.

— Наверное, думаешь: вот бы сейчас кусочек селедки? — спрашивает Гаго.

— Как ты узнал?

— Да ведь я тоже…

— Ты говорил по-узбекски?

— Да.

— А другие языки знаешь?

— Помаленьку.

— Какие? — допытываюсь я.

— Таджикский, турецкий, грузинский, курдский…

— Откуда?

— Разве я не армянин?

— Нет, в самом деле…

— Долгая история.

— Ты из Еревана?

— По-настоящему я карабахский…

— Так ты тоже?.. — удивляюсь я, потом думаю о разном, повторяя под нос: — Карабах, Карабах!..

От частого повторения звуки эти приобретают какую-то сухую стройность и теряют настоящий смысл:

— Ка-ра-бах, Ка-ра-бах, Ка-ра-бах!..

В сопровождении расторопного узбека мы входим в пустую комнату, и Гаго говорит:

— Празднуют двадцатилетие фабрики… Ты должен написать лозунги… Хорошо заработаем. Я сказал директору, что ты заслуженный художник.

— Поверил?

— Не видел, как он смотрел на тебя? Он хочет необыкновенную работу. Напиши такими буквами, чтобы обалдели!.. Министр должен присутствовать. Хочу его удивить… Ведь сможешь, правда?.. Во время твоей работы тортов будет хоть отбавляй.

— А селедки?

— Селедку принесу я.

Гаго уходит, оставляя меня с полотнищами и с ведром белой краски.

Чуть погодя входит расторопный узбек, ставит рядом со мной торт и дает страничку из календаря, с которой я должен списать узбекский текст.

Начинаю. Стараюсь вспомнить миниатюры Рослина и Пицака [15] и по возможности приспособить их живописные буквы к узбекскому алфавиту. К буквам пририсовываю сказочных птиц, рыб, а сами буквы скручиваю, сплетаю друг с другом. Ем торт и рисую.

Подвижный узбек прибегает, смотрит и свистит от восхищения.

— Ого-го-го!.. Академик! — говорит он восхищенно. А я думаю: «Бедный Рослин!»

Вечером уже готов один из юбилейных лозунгов.

Входит подвижный узбек, пораженно смотрит, потом начинает хохотать. Потом входит какая-то старуха, затем две девушки, и скоро комната полна людьми. Меня немного тошнит от торта и моих разукрашенных букв.

15

Торос Рослин и Саргис Пицак — знаменитые средневековые армянские миниатюристы, создавшие замечательные портреты и оригинальные начертания букв для украшения книг.

Расторопный узбек переводит содержание написанного мною лозунга:

«Аборты можно делать только с разрешения врачебной комиссии».

Я списал текст с другой стороны, календарного листа.

Начинаю все сызнова.

Мне опять приносят торт, и я снова начинаю думать о селедке.

Объявления у входа во второй компол:

«Владивостокскому порту нужны грузчики. Обращаться: Каган, Песчаная ул., 3».

«Ура-тюбинскому театру нужны: один первый любовник и две гардеробщицы».

«Сурхансовхозводстрою» требуются: техники, слесари, водители».

— Что скажешь? — спрашивает Гаго.

— А что говорить?

— Решил поехать во Владивосток.

— Вот так сразу?

— Сразу.

Достает из кармана билет и пачку денег.

— Плата за лозунги, бери.

— Так много?

— Бери, мне до Владивостока хватит… А там платят вперед. Бери, а то когда еще придется писать лозунги. — Гаго усмехается. — Давай поедем в Ура-тюбе, а?

— Зачем?

— Там нужны влюбленные.

Не понимаю, о чем он.

— Артисты нужны.

— Нет, любовник… — снова смеется он.

— Завидую тебе, — перевожу я разговор на другую тему. — Владивосток… Причал… — Хорошая тема.

Гаго становится грустным.

— Хорошо… А ты в Самарканд?

На почте, в отделе «до востребования», на мое имя ничего нет. Гаго получает телеграмму.

— Кто послал? — спрашиваю я.

— Нерсес, — читая телеграмму, бормочет он.

На станции вывешены те же объявления. В зале ожидания сидят две девушки: в мятой одежде, в брюках, с рюкзаками.