Треугольник

Устраиваюсь рядом с чайханой. На коврах, поджав под себя ноги, сидят таджики. Лица у них выразительные, живые, движения медлительны.

Рядом с чайханой арык, от которого пахнет чаем. Смотрю, течет почти что чай, зеленый, дымящийся… С потолка свисает клетка, в ней удод…

Первые мазки на холсте. Подходит какой-то таджик.

— Пожалуйста, отведайте, — просит он и ставит рядом со мной большую пиалу с чаем.

— Здорово, земляк, — говорит другой по-армянски.

Армянин небольшого роста, со смеющимися глазами, под носом кусочек щетины. Обнимает меня.

— Когда приехал?

— Сейчас.

— Работать?

— Нет.

— Жить?

— Гулять и немного рисовать, — объясняю я, и опять рот мой наполняется красками. Хочу сказать ему: гогеновская желтая, синяя Пикассо, цвет пламени Сарьяна.

— Ищу квартиру, — вместо этого говорю я.

— Найдем, это пустяки… Пойдем выпьем бутылочку вина, — тянет он меня за рукав.

— Погодите, соберу все это.

Идем вдвоем по улице.

К нам подходит еще один армянин.

— Нерсес! — категорически объявляет он и жмет мне руку. — Я карабахский, знаешь Карабах, наш старый Сюник?..

— Знаю, — бормочу я.

— Ничего ты не знаешь… Карабах, понимаешь?! Я человека распознаю раньше, чем он откроет рот. Не пытайся обмануть меня!

Они выводят меня на главную улицу. Нерсес замечает кого-то в троллейбусе и поднимает руку.

Троллейбус резко останавливается.

— Здорово, Лаврент, — говорит Нерсес водителю. — Где бы найти комнату для нашего земляка? Прибыл на три месяца из Еревана.

Лаврент радостно протягивает мне из кабины руку.

— Когда приехал, как в Ереване?

И показывает свои крупные зубы.

Рядом с троллейбусом останавливается автобус.

— Послушай, Лаврент… Что случилось? — спрашивает водитель.

Лаврент показывает на меня.

— Приехал из Еревана… Надо найти ему комнату.

Я начинаю рассказывать: «Желтая Гогена, синяя Пикассо, пламенная Сарьяна».

Чуть погодя останавливается троллейбус, идущий с противоположной стороны.

— Ребята, что тут стряслось? — спрашивает новый водитель и тоже по-армянски.

— Приехал из Еревана, нужно найти ему комнату.

Водитель выскакивает из кабины.

— Когда приехал?.. Как в Ереване?..

На улице образовалась пробка. Сигналят машины, ропщут пассажиры.

— Почему не едем? — кричит высокая женщина.

— Земляки встретились, — улыбается молодой таджик. — Пусть поговорят, ничего…

— У нас пустой вагон, — говорит Гаго. — Давай вселяйся, живи сколько хочешь, платить не надо…

— Какой вагон? — удивляюсь я. — Настоящий вагон?

— Настоящий… Скорый!.. — говорит Гаго, и ребята смеются.

На пригорке выстроились в несколько рядов вагоны, колеса глубоко сидят в земле. На окнах занавески, как в настоящих домах.

В однообразии этих вагонов есть какая-то жалкая наивность, что-то детское.

Неподвижные вагоны…

Мы с Маро устроились в одном из вагонов, принадлежащих автобусному парку.

На нашем вагоне и в самом деле написано: «Скорый». В вагоне стоит кровать, ребята притащили откуда-то.

Вагоны разные, повидавшие свет. Таблички: «Москва — Андижан», «Ташкент — Душанбе» и даже «Варшава — Петроградъ».

На вагоне, где живут водители — Гаго, Лаврент, Нерсес, кто-то начертал: «Джандам-Джандам» [13] . Может быть, это шутка, а может быть, страничка из их биографии. Вагон чистый, устроенный. На стенах обложки журнала «Экран». Аккордеон, гитара, бутылки…

В соседнем вагоне живут девушки с суконной фабрики.

Из окна нашего с Маро вагона видны все остальные. Я смотрю на эти изношенные, усталые от долгих дорог вагоны и представляю себе большущий поезд, армянский поезд, от которого оторвались, рассеялись по миру эти вагоны — один здесь, другой в Бейруте, третий в Париже, четвертый в Фрезно…

13

Из ада в ад.

— Долго мы будем жить в вагоне?

— Пока он не тронется с места.

— Никогда не тронется.

— Нет, обязательно… Сами потянем, повезем…

— Смешной ты… Где же твоя страсть к туризму?

— А я все увижу из окна…

— Все?

— Все. Весь Восток… и тебя.

Неподвижные вагоны…

Из «Джандам-Джандам» слышны песни. Ребята веселятся.

От каждого вагона тянется тропинка. Где-то они сливаются воедино, расширяются и доходят до главной улицы города. Улица ведет к вокзалу. От вокзала одна из дорог тянется к Ашхабаду. Из Ашхабада есть дорога на Красноводск…

Все дороги сливаются, продолжаются, уходят очень далеко, кружат и кружат по свету, но даже из Венеции снова возвращаются на эту улицу, снова делятся на тропинки, и одна из них ведет к нашему вагону, где живем мы с Маро.

Против чайханы — зоологический магазин.

Температура в тени — сорок градусов. Мы с Маро шагаем под самыми стенами, в тени деревьев. Какое наслаждение эта сорокаградусная тень!

Из чайханы — в тень автобуса, потом два шага под солнцем и, чтобы передохнуть несколько секунд, останавливаемся в тени гиганта-памирца. Памирец уходит, и мы бежим в зоомагазин.

Я разглядываю попугаев и смахиваю капельки пота, сбегающие из-под берета.

— Смотри! — тянет меня за рукав Маро.

Объявление:

«Сегодня в продаже:

1. Рыбки.

2. Попугаи.

3. Обезьяна, резус-макака, цена 50 руб.».

— Купим! — нетерпеливо говорит Маро.

— Посмотри, — показываю я на цену.

— Что-нибудь придумаем.

— На что она нам?

Однако чувствую, что и во мне появляется желание приобрести обезьяну.

— Обезьяна, живая обезьяна, представляешь?.. Я повяжу ей бант на шею, — и Маро обращается к продавцу: — Товарищ, товарищ, дайте нам одну обезьяну!

— Встаньте в очередь, — говорит человек в майке.

— Нам не нужно рыбок, неужели и обезьяны в общей очереди?!

— Почем знать, может, и я покупаю обезьяну, — говорит другой.

Кто-то фыркает.

— Что тут смешного?..

— Товарищи, — объясняет продавец, — обезьяна всего одна… Если желающих из очереди нет, пусть берут молодые люди.

Маро крепко обняла резус-макаку. Обезьяна оценивающе смотрит на нас. Мне кажется, что она хочет уяснить себе наши с Маро отношения. Я подмигиваю обезьяне. Она мне тоже.