Трейдер. Деньги войны

Очередь четко иллюстрировала разницу в подходах: «инженеры» полагали, что между ними и Гарвардом из поколения в поколение передается эпическое соперничество, а гарвардцы изо всех сил делали вид, что никакого МИТ не существует.

Получив письма, кто сразу бежал к себе, кто вскрывал на ходу, и брел, уткнувшись и ничего не замечая вокруг, кто прислонялся к дереву или фонарю и читал, шевеля губами, слово за словом. По лицам сразу ясно — от кого и о чем письма, и вообще получены ли они.

Паренек, каждый день ждавший весточки от подружки из маленького городка на Среднем Западе, печально возвращался с пустыми руками. Добродушный увалень, домашний мальчик, перечитывал письмо от родителей и предвкушал скорые каникулы и рождественский обед. Два или три гарвардских ловеласа обмахивались веерами надушенных посланий, распространяя вокруг парфюмерные ароматы, и снисходительно оглядывали менее удачливых соперников.

А мы паковали чемоданы — домой!

Пять часов ночным поездом до Pennsylvania Station в Нью-Йорке, день на инспекцию фирмы и брокерских дел, и вечером на станции в Трентоне нас встретил Фернан на «шевроле». Неделю мы отсыпались и отъедались, Панчо пропадал на конюшне, Ося в гараже, я приводил в порядок записи. Ну и все втроем — в тире, где настрелялись до одури. И обратно, тем же путем. Поезда тут ходят часто, есть экспрессы с минимумом остановок, есть тягучие, встающие в каждом городке, выбирай любой.

Новый семестр принес курс по философии и двоякие чувства от него. С одной стороны, профессор Палфри — великолепный преподаватель, энергичный, умеющий зажечь студентов. С другой — вся его концепция состояла слепленных в кучу идей, надерганных из разных учений, от Аристотеля до Шопенгауэра.

Первоначальный скепсис улетучился, как только я понял, что профессор ломал «мозговой ступор» у ребят, воспитанных в религиозных семьях, учил не бояться лезть с вопросами в святая святых, в самое мироздание. Инженерам ведь нужен незашоренный разум, вот он и внедрял картезинаский метод «подвергай все сомнению». Разумеется, чопорный Бостон, столица WASP (белых англо-саксонских протестантов), считал его опасным вольнодумцем и чуть ли не Лениным с Троцким в одном лице, спасала же его поголовная любовь студентов.

Еще мы возились с вакуумным насосом, переданным из RCA — не новым, но как нас уверили, вполне годным. Правда, пришлось угробить почти месяц, прежде чем мы побороли его капризы.

С ним наши лампы резко прибавили в качестве и я уже задумывался над разработкой нувисторов, то есть тех же ламп, но в металлических корпусах — стекло слишком хрупкий материал для грядущей войны. Еще до Исповедальной недели (вроде как Масленицы), я закончил документацию на октальный цоколь (обычный разъем, если знать, что делать, вообще беспроблемная вещь) и отправил следующую заявку в Бюро патентов. Если выгорит, зададим стандарт разъемов и сильно упростим монтаж ламповой техники.

Собственно Масленицы в Америке нет. Есть Жирный вторник, который отмечают в традициях предков — Марди Гра по-французски в Луизиане, Фастнахт по-немецки в Пенсильвании и так далее. В благонравном Бостоне все веселье сосредотачивалось в университетах, разве что в центре на Конгресс-стрит мэрия устраивала «Блинные бега», как в старой доброй Англии — домохозяйки со сковородками мчались, подкидывая и ловя блины.

Студенты же, приехавшие со всех концов страны, вносили в праздник привычные им обычаи и нас нисколько не удивила компания в костюмах бобров — природных инженеров, символа МИТ, в сопровождении маленького джаз-банда.

— Добро пожаловать, гости дорогие! — вышел я из зимнего сада в гостинную.

Размалеванные под негров музыканты исполнили бравурную мелодию, а «бобры» принялись скакать и грызть мебель.

Под саксофон, банджо и барабаны они опрокинули сперва стулья, потом стол и комод, рассыпав по полу патефонные пластинки.

— Джентльмены, ваши шутки заходят слишком далеко!

Не обращая внимания на мои протесты, двое ломанулись к лаборатории, я успел поймать их за воротники и развернуть обратно. На шум примчались Ося и Панчо.

— Джентльмены, прошу покинуть дом!

Тщетно — оркестр играл все быстрей, а «бобры» уже отпихивали меня в сторону.

— Прекратите! — рявкнул я.

И как по мановению волшебной палочки, музыка захлебнулась, а вся орда попятилась к дверям.

— Я знал, что разумным словом можно добиться…

— Ноги в руки и до хаты! — гаркнул за спиной Ося.

— Viento fresco en popa! — Панчо одновременно пожелал гостям попутного ветра в корму.

«Бобры» натурально ломанулись наружу, я обернулся — эти двое сжимали в руках пистолеты.

С крыльца гости ссыпались почти без потерь, но последний запнулся в дверях, и его ухватил за шкирку Панчо.

Ося пронаблюдал с крыльца за бегством находников и повернулся к пленному «бобру».

— Ты кто такой, хлопчик? — проникновенно спросил Ося у гостя, вежливо тыкая ему в пузо пистолетом.

Все-таки Ося и Панчо пережили гражданскую войну, видели смерть в упор, сами несли ее, и мирные студентики оказались им на один зуб — Гарвард! Школа выше по реке затаила обиду и наиболее радикально настроенная группа решила разнести вдребезги пополам нашу лабораторию под прикрытием карнавала. Блин, неужели придется заводить охрану?

Мы сидели на поставленном на ноги диване посреди разгромленной гостинной и ловили отходняк.

— Поехали в клуб, — неожиданно предложил Панчо. — Музыка, девочки, выпивка…

— Ты помнишь, сколько ему лет? — показал на меня подбородком Ося.

— А мы ему не нальем. А так хоть повеселимся.

Откуда эти перцы знали нужный адрес, я не выяснял — наверняка шарахались в свободное время, когда пошли хорошие деньги с биржи. Мы вылезли из такси у вполне приличного заведения и шагнули под навес. Откуда этих перцев знали вышибалы на входе, я тоже не спросил, но перед нами молча распахнули двери из цветного стекла в стиле модерн. Откуда этих перцев знали симпатичная блондинка и жеманная полноватая брюнетка, неизвестно, но девицы тут же подсели к нам.

Зал превзошел мои ожидания — просторно, большой круг танцпола отгорожен кадками с неизвестными мне растениями, вроде пальмами. Вдоль обитых кожей стен от сцены ко входу шли П-образные отсеки с темно-зелеными диванами, массивными столам и маленькими лампами под зелеными абажурами. Между отсеками и танцполом два ряда столиков попроще.

Публики немного, но только потому, что программа еще не началась. Музыканты тихонько переговаривались и пробовали инструменты — саксофоны, трубы, пианино, барабаны и гитару.

Зал наполнялся — те же гарвардские франты с эмансипированными девицами-флепперами, начались танцы. Мы что-то ели, ребята с девицами отрывались в фокстротах, наконец, на сцене появился паренек во фраке, помесь стендапера и конфераньсе. После его потуг на шутки полная тетка со страусовым пером в волосах спела смешную песенку, оркестр в перерывах наяривал модные мелодии, а потом свет погас, занавес задернули и в него уперся луч прожектора.

Через пару тактов минорного блюза подключился контрабас, а в в круг света скользнула певица лет двадцати.