Три дня иного времени

– Ну, или куплю булку и кефира, что вы делаете из этого проблему!

– Да, после поезда для мужчины в самый раз обед...

Я набрала воздуху в грудь и выпалила:

– Я вас приглашаю домой. (Фу-ух, самое страшное сказала, дальше пойдёт легче.) Не подумайте ничего: только пообедать!
– заторопилась я.
– В конце концов, это я у вас украла, - быстрый взгляд на циферблат 'Чайки', - сорок минут. Конечно, вы можете сейчас завалиться в какой-нибудь дорогой кабак и проесть там хоть три рубля, хоть даже червонец проешьте, только я бы не стала этого делать на вашем месте: очень глупо!

– А как вы меня представите вашим родителям?

– с улыбкой спросил Август.

– Как захотите, так и представлю. Отец будет только вечером, - схитрила я (на всякий случай, из осторожности).

– А мама?

– А мама... не живёт с нами. (Не огорчать же малознакомого человека тем, что мама умерла год назад!)

– Виноват.

– В чём?

– Это просто фигура речи, синоним слова 'извините'.

– Забавно у вас говорят там в Новосибирске... Так вы согласны?

– Нужно быть просто монстром каким-то, чтобы отказаться от такого сердечного приглашения.

– Вот и ещё слово незнакомое...

VII

В троллейбусе Август потерянно огляделся.

– Вон касса, - с улыбкой показала я ему на кассу самообслуживания.

Не вполне уверенно мой спутник положил пятачок в щель и оторвал билетик. Вернулся ко мне довольный и сообщил:

– Потрясающая штука.

– Только не говорите, что у вас в Новосибирске нет таких!

– Я езжу на работу на метро, - ответил он просто.

– А!
– протянула я тоном разочарованной провинциалки. Конечно, метро - это вам не троллейбус.
– Да, метро у нас нет. Зато у вас наверняка нет такого красивого Кремля: вон, поглядите в окошко. Да с левой стороны, с левой!

Нет, он глядел направо, совсем не на Кремль, и вслух отметил:

– Церковка чудесная, в московском стиле...

– Вас, Август, всё тянет на церкви да на погосты, словно древнюю бабку какую-нибудь!
– не удержалась я.

– А вы, Ника, ворчите как старая бабка. Вот вам.

– Я ворчу как старая бабка?! А сумочкой не хотите по голове?

– Нет, спасибо. А вам лучше избегать стиля поведения вашей подруги: это такие дамы, как она, бьют мужчин сумочкой по голове или грозятся этим, а вам, честной советской девушке, не идёт.

Я осеклась и молчала, пока мы не заняли два свободных места. Только после этого сумела выговорить:

– Вы меня пристыдили сейчас по-настоящему. В первый раз, по-настоящему. Смотрите, у меня даже уши красные стали.

– Я не хотел.

– Не хотели, но у вас получилось. Вы, пожалуйста, Анжелу извините. Хотя какое вам дело!, вы её увидели раз в жизни...

– Её - да, а дам вроде неё очень много видел.

– Где это, любопытно... А ещё, Август, я сейчас поняла и поверила, что вы - наш человек, советский.

– До того, значит, не верили?

– Я не про паспорт, он у нас у всех одинаковый. Я про то, что в голове. Это всё... не глупо сейчас прозвучало? Не как на школьной линейке? Если бы я кому-то вроде Анжелы сказала о советском человеке, наверняка почувствовала бы себя круглой дурой.

– Я не Анжела, к частью. Это искренне прозвучало, и я вам за это определение очень... очень благодарен.

Я искоса, но внимательно поглядела на своего спутника, пытаясь понять, нет ли в его ответе доли насмешки или притворства. Август поймал мой взгляд.

– Сомневаетесь в том, что я правду говорю?
– спросил он.

– Да, - призналась я.
– Да, то есть не в вас сомневаюсь, а в себе. Помните, в 'Доживём до понедельника' девочка написала в школьном сочинении, что хочет простого человеческого счастья, семью и детей, без всех этих наших строек коммунизма и великих свершений, а ей двойку влепили?

– Помню, представьте себе.

– Разве справедливо? Она же правду писала!

– Нет, несправедливо.

– А чем тогда Анжела виновата? Я вам верю, верней, чувствую, что есть какая-то правда в том, что вы сказали, иначе бы у меня уши не горели после ваших слов. Но я понять хочу, почему. Разве она не хочет, как та девочка, простого человеческого счастья?

– Она хочет б'oльшего, Ника, - ответил Август очень серьёзно.
– Она не счастья хочет, а хочет жить за счёт мужчин и вертеть ими в своё удовольствие.

– Почему вы так в этом уверены?

– Потому что много таких дам видел, говорю вам.

– Но ведь это, то есть если это правда... что-то вроде проституции?

– Вы произнесли это слово, не я.

– Очень жестоко так судить человека!
– воскликнула я. Выпрямилась и сидела так минут пять, глядя прямо перед собой, не проронив ни слова. Потом, когда сообразила, что совсем это неприлично выходит, пробурчала:

– А в капстранах это вообще не считают зазорным...

– Что именно?
– терпеливо уточнил Август.

– То, что женщина живёт на зарплату мужчины.

– Милая моя, тут ведь не про одни деньги речь, - выговорил мой спутник с холодком в голосе.
– Ваша Анжела стремится разнуздать в мужчине животные желания, чтобы после иметь право презирать их, нас то есть, за то, что она сама в них пробудила. Это всё равно, что уронить человека в грязь -поскользнуться каждый может, - а после стоять рядом и приговаривать: 'Ну ты и свинья, уважаемый!'

Я смущённо откашлялась, и до самой нашей остановки мы ни о чём больше не говорили. 'Животные желания', ишь ты! 'Разнуздать'! Экий Лев Толстой нашёлся. Ну и разнуздать, так они говорят там, в Сибири, а неправда разве? А признание про 'Поскользнуться каждый может' - тоже интересное, конечно... Женат ли он, интересно? Стоп, что же я сразу не задумалась?

– Вы женаты?
– спросила я быстро, отрывисто, без связи с предыдущим. Август помотал головой. Я недоверчиво поджала губы: так он и скажет тебе, что женат, когда молодая девочка его к себе домой пригласила! Только не наделай глупостей, голубушка!

VIII

В начале улицы Кривова на первом этаже пятиэтажки есть гастроном, и я предложила заглянуть туда, а то холодильник совсем пустой. Август пришёл в восхищение от продуктовых корзинок.

– Только не говорите, что у вас в Новосибирске магазинов самообслуживания тоже нет!
– не удержалась я.

– У нас?
– поднял он брови.
– Есть конечно. Удивился тому, что у вас есть...

Корзинку он наполнил доверху даже и лишними, на мой взгляд, продуктами, и расплатился сам, не слушая моих возражений.