Три минуты истории
Шрифт:
И как же такие вот «пролетарии-буржуа» с их заданным социальным и политическим зрением вдруг учатся совмещать и разводить не только механически движущиеся точки, но даже непрерывно меняющиеся, ускользающие от постижения истины времени?
«Ключ к пониманию этой провокации необходимо искать прежде всего в импорте идеологического товара „Made in USA“, который, к сожалению, оказывается у нас свободным от всяких таможенных обложений… Как мы могли убедиться в данном случае, факты значат немного, главное — нагнать нужную температуру для проповедей крестового антисоветского похода, возжигая русский же газ под остывшими обломками южнокорейского „Боинга“…»
Этих слов в коллективной брошюре нет, но Жан-Пьер Дюфур предложил их на общее обсуждение.
И вот думаешь: а не производят ли подобные кампании по промыванию обывательских мозгов и прямо противоположный эффект?
— Чтение газет за те две недели вылилось для моих учеников в незабываемый политический
У каждого человека свои годовые и жизненные кольца, со своими болезненными и горькими зазубринами, но стоит вглядеться, и обнаружишь в них все ту же мерность хода нашей общей истории. Счастливые прозрения ведь чаще всего и бывают мучительны, но они-то вместе с опытом нам и дарят надежду.
Дайте нам на минуту вашу подзорную трубу, капитан. Давайте глянем в историю… из истории, с капитанского мостика «Славы России».
Вот плывет через Атлантику корабль под звездно-полосатым флагом «Light Horse». Год стоит 1784-й, Соединенным Штатам уже восемь лет. По возвращении домой разнесется про «Легкую лошадь» слух: что лишь один рейс в Россию обернулся выручкой в 100 тысяч долларов. А торговое это судно, водоизмещением всего в 300 тонн, даже по тем временам было совсем не гигант. Зачешутся руки у сотен и тысяч искателей прибыли и удачи — плыть в далекую Россию. Защитники «свободы морей» и «естественного права наций на общение с помощью морских коммуникаций» выражались высокопарно, но мыслили практично. Почему бы и нет? Когда соблюдаются интересы всех сторон, то и право самым наилучшим образом уживается с благом…
Но словно бы заградительную цепь вдруг опустят перед кораблями, готовыми в путь: в тот как раз год государственный секретарь США Роберт Ливингстон объявит «политику изоляционизма». Корабли, конечно, поплывут. Окажется с годами, что изоляционизм прекрасно согласуется с торговой и прочей активностью, допуская даже притязания на чужое, хотя бы и с помощью войны. Так и начат девятнадцатый век: против Франции, своей вчерашней благодетельницы, США ведут на море необъявленную войну, Англии же объявляют ее открыто… Ибо это эпоха исторических переломов: вздыблена Европа, перекраивается мир, «республика судовладельцев» из Нового Света слишком боится отстать, упустить свой кусок.
Как вдруг — 1813 год — доктрина Монро: «Америка — американцам». Что заставило так глухо закрыть дверь в новой попытке изолироваться от мира? «Чужого не хотим»? «Нам и у себя хорошо»? «Не лезьте к нам»? Какая из версий ближе к истине?
Оставим историкам рассуждать и спорить по этому поводу, приметив, однако, в чем все они сходятся: в чрезвычайной важности именно этого момента истории для дальнейших судеб мира. Разгромлена Франция; русский граф Шувалов сопровождает Наполеона в ссылку на Эльбу; но еще прежде чем разразится Ватерлоо, Англия уже заключит с персидским шахом первый из новой серии антирусских союзов. Снова встанут лицом к лицу два самых сильных и непримиримых противника. А родившаяся на краю земли, в Новом Свете, третья сила в ужасе заползет назад в свою раковину: ведь теперь у Англии впервые совершенно развязаны руки, чтобы покарать свои бывшие колонии, вернуть их под эгиду короля. Вот почему: «Америка — американцам».
И в эту-то минуту через полмира Соединенным Штатам протянет руку Россия, предложив ей свое посредничество в замирении с Англией. Государственный секретарь Джеймс Монро схватит эту спасительную руку с чувством истинного избавления, не дожидаясь, не вызовет ли это гнев у англичан, не обрушит ли она тем большую кару на Америку. Тут давайте по возможности резче наведем нашу подзорную трубу на рассматриваемый треугольник, чтобы ни одна деталь не ускользнула от внимания. Английской дипломатии стало ясно, что выбор свершается поистине исторический, на века.
В треугольнике выбор невелик: двое против одного. Но кто же против кого? Смирив гордыню, владычица морей предложит США «именем англосаксонского единства» навеки заключить альянс о взаимной поддержке друг друга. Джеймс Монро, уже президент США, в 1823 году обогатит свою доктрину новым положением: США не могут допустить создания новых европейских колоний на американском континенте… Формула все та же: «Америка — американцам». А геополитический подтекст уже другой. Уже мыслят категориями полусвета, полусферы. Сто лет британский флот будет охранять берега Америки, пока не наступит паритет морских сил, и тогда уже США возьмут на себя стражу английских берегов. Они помогут предотвратить гитлеровское вторжение в Соединенное Королевство. Никто больше в Европе этой помощи от США не дождется.
Как-то в дороге Шувалову донесли, что на Наполеона готовится покушение. Он предложил опальному императору поменяться одеждой — рост и комплекция у них были почти одинаковы. Опасение не подтвердилось, но благодарный Наполеон предложил в дар своему спутнику саблю. Прежде чем занять место в Историческом музее
СССР, она послужит красноармейцам на гражданской войне… Успел ли русский царь, как предполагают некоторые историки, пожалеть о том, что разгромил Наполеона окончательно? Что, изгнав его, вернув Франции чванливую и немощную монархию, он тем самым в решающий час истории окажется на европейском континенте без вероятного союзника в противовес народившемуся англосаксонскому альянсу?Этот альянс расстроится только раз — в ходе гражданской войны в Америке. То была уже вторая половина девятнадцатого века. И Англия и Франция поддерживают южные рабовладельческие штаты. Они готовы признать правительство конфедератов и даже вступить в войну против индустриального Севера. Только решительное вмешательство России спасет американский союз!
Изоляционизм США — и в то же время параллелизм англо-американской политики. Вот плечевые, несущие конструкции доктрины Монро, провозглашенной «на вечные времена». Так не закономерно ли, что «защитник» и «защищаемый» со временем просто поменялись ролями в альянсе? Когда это было выгодно, отсиживались за океанами, отгородившись от общих проблем мира, поджидая час своей выгоды. Истории было угодно очень точно отметить рубеж империалистической экспансии США: 1901 год. К власти пришел президент и «теоретик империализма» Теодор Рузвельт:
«Никакой триумф мирного времени не может сравниться по своему величию с триумфом, одержанным на войне!..»
С такими словами и вступили Соединенные Штаты в двадцатый век.
Век, чья отличительная особенность в том, что корабли, по-прежнему плавая по морским гладям и даже под ними, поплыли также по небу и космосу…
За всю долгую историю Земли выпадало ли ей столь же трудное и опасное плавание, как в море по имени Двадцатый век? Дважды из края в край горела наша палуба — от Европы до Азии, от носа до кормы. Загасили… Не фуфайками, не одеялами, не брандспойтами пожарными, не ледниками растопленными — загасили жизнями, телами, слезами вдов и матерей, пеплом жилищ, памятниками павшим. Проплыли зону высоких послевоенных льдов, доплыли наконец до теплых течений, казалось бы, теперь по этому курсу и держать! Ан нет, пляшет наш компас земной — не оттого ли, что слишком много пороху в трюмах? И не раз уже грозно царапнули подводные рифы по днищу. А штурвал, как никогда раньше, за всю космическую одиссею человечества, у нас теперь — один на всех.
«Перед порогом третьего тысячелетия мы должны сжечь черную книгу ядерной „алхимии“. Пусть двадцать первый век станет первым веком жизни без страха всеобщей гибели».
Такими словами Михаил Сергеевич Горбачев закончил свое выступление перед парламентариями Франции.
Стояло 3 октября 1985 года. До наступления третьего тысячелетия оставалось ровно 15 лет и 90 дней. Мы должны сохранить и донести до его порога принятый от предыдущих поколений огонь жизни.
Франция удостоилась чести принять первый зарубежный визит Генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева. И тут даже не требуется строить никаких догадок, столько раз об этом говорилось вслух, — честь эту высоко и благодарно оценили президент страны Франсуа Миттеран, депутаты Национальной Ассамблеи и Сената, политические деятели Франции, ее общественность, народ. «Выступая здесь, в Париже, можно сказать, в сердце Западной Европы, не могу не сказать о некоторых существенных проблемах европейской безопасности…» Мне довелось наблюдать за лицами парламентариев, когда их гость произнес эти слова. Лица светились благодарностью, они окутывались даже некой монументальностью, наподобие портретов со стен, а вместе с тем зарделись и краской, может, оттого, что речи, будучи лестными, не были льстивыми, напротив, о вещах трудных и сложных говорилось так ясно и прямо, что уже ни глаз отвести, ни потупить взор. С капитанского мостика Парижа, о высоте которого так беспокоился генерал Шарль де Голль, на весь мир прозвучал призыв о разоружении на Земле и недопущении милитаризации космоса. Сам призыв этот содержал практические обязательства советской стороны: мы предложили США договориться о полном запрете ударного космического арсенала и сокращении наполовину стратегических вооружений, достигающих территорий СССР и США, мы предложили Парижу и Лондону прямой диалог о ядерном потенциале в Европе, мы объявили мораторий на установку ракет в своей европейской части в расчете на ответную, взаимную инициативу наших соседей… Разве речь идет не о закреплении принципов, уже опробованных в 60-е годы, когда Париж первым поддержал прозвучавшую из Москвы формулу мирного сосуществования: «Разрядка, согласие, сотрудничество»? Разве не лучший способ именно сейчас, на пороге космической эры, коллективной присягой миру воздать высшие воинские почести и ста крылатым послам Франции, живым и павшим, которых снарядила она в Советскую Россию в самый критический час своей судьбы? Оглянемся в историю, посмотрим еще шире: разве речь идет не о том, чтобы ленинское пожелание о сближении Франции и Советской России, высказанное в начале века, продлить теперь в грядущее тысячелетие, сохранив за ним роль несущей конструкции европейской безопасности?