Три Нити

Она только пожала плечами, но я не отступалась:

— А тебе это зачем?! Не спорю, поджигание воды и измельчение камней выглядит впечатляюще, но колдовство для этого не нужно: хватило бы бочки нефти и молотка покрепче.

— Ты ведь тоже родилась в Старом Доме. Помнишь его хоть немного? Помнишь, чем мы всегда отличались от Нового Дома? Они хорошо придумывали машины: но даже если дать ремет самый совершенный из механизмов, он все равно будет ограничен своей природой. В Новом Доме полагались на машины так же, как вепвавет полагаются на заклинанья и амулеты. И то, и то — подпорки, не больше. В Старом Доме пытались изменить саму природу ремет. Вот и хекау меняет не только мир — оно меняет нас.

— Надеюсь, в лучшую сторону?

Нефермаат улыбнулась — совсем как днем, у озера. Ее глаза блестели, будто два зеркала. Наверное, это было из-за костра, но мне стало жутко и захотелось убежать — и все же меня тянуло к ней… Ох, забудь о том, что я сказала! — вдруг вскрикнула Камала, замахав лапами. — Я пьяна и не знаю, что несу. Пожалуйста, забудь!

К чему я все это веду: с той ночи я стала видеть души живых существ — сначала неотчетливо, потом все лучше и лучше. Они похожи на ленты, нитки и узлы; хотя Падма говорит, что скорее на пучки соломы и репейника. Так или иначе, к их петлям можно прицепиться, и тогда получается смотреть чужими глазами и слышать чужие мысли. А еще можно передавать свои — у Утпалы это хорошо получается. Поэтому его назначали вестником богов.

— А как выглядит моя душа? А можешь прочитать мои мысли?!

— Твоя душа такая же пушистая, как твоя шерсть, — рассмеялась она, потрепав меня за щеку. — И перевязана красной нитью; наверное, кто-то сильно любит тебя, Нуму. Но мысли твои я читать не буду — такие штуки для меня под запретом. Полагаю, я зря потратила дар змея, раз из меня не вышла вторая Палден Лхамо… Что ж! Тем лучше для Нефермаат — пусть сияет одна.

Кстати, раз уж ты обещал! Возьми эти две накидки: белую отнеси Селкет, а черную — Уно. Я не хочу с ними встречаться.

С этими словами она перевернулась на живот и уткнулась носом в покрывало, показывая, что разговор окончен. Я же, проклиная свое любопытство и сговорчивость, подхватил драгоценные наряды и отправился наверх.

***

Пусть и шел уже второй год мой жизни во дворце, я до сих пор избегал встреч с Эрликом и Палден Лхамо. Причиной тому были и рассказы об их грозном нраве, усвоенные с малолетства, и то, как другие лха относились к ним — кто с явным недоверием, как Шаи, кто с тайной опаской, как Камала. Даже болтливая, острая на язык Падма, столкнувшись с ними в саду, умолкала и старалась быстрее убраться восвояси. Только Сиа ничего не замечал; но что с него взять! Для старого лекаря все обитатели дворца были как малые дети, которых нужно напоить, накормить и отправить спать вовремя.

Потому-то, хоть Железный господин и его жена (или сестра?) всегда были приветливы и даже добры ко мне, рядом с ними сердце вечно екало в груди и колени подгибались, как когда смотришь с большой высоты. Но раз уж я обещал Камале разнести одежду, то решил сначала наведаться к Палден Лхамо — с расчетом на то, что не застану ее в Когте. Этой весной она много времени проводила внизу: то в Перстне, то в кузницах Бьяру, а то и вовсе за пределами города, там, где среди талой грязи копошились работники с лопатами и кирками и вороны скакали по кочкам перевернутой земли, выискивая личинок и червей; короче, там, где началось строительство Стены. Я даже и вспомнить не мог, когда последний раз видел богиню во дворце, хотя чуял иногда в коридорах терпкий запах дыма — след ее присутствия.

И все же лапы предательски обмякли и волочились с таким трудом, будто к туфлям не подошвы пришили, а намазанные медом блохоловки! Прошло не меньше четверти часа, прежде чем я доплелся до покоев богини. Поскольку бить в закрытую дверь Лхамо туфлею было святотатственно, а отложить накидки, которые я благоговейно нес перед собою, — страшно (вдруг я помну их, а за это помнут меня?), я выбрал наилучшее, как мне казалось, решение: отступил на шаг, согнулся пополам и изготовился стукнуться в сомкнутые створки лбом. Но как только я подался вперед, дверь с неизмеримым коварством распахнулась — и я влетел внутрь аки баран, бросающийся на собственное отражение в пруду! Разумеется, не успев сделать и пару шагов, я потерял равновесие и растянулся плашмя на гладком полу.

— С тобой все в порядке? — раздался голос Палден Лхамо, полный неподдельного изумления. — Зачем ты бодал дверь?

— Потому что… — выдохнул я, не подымаясь с пола, но при том пытаясь воздеть над головой накидки. Надо полагать, со стороны я походил на нелепо извивающуюся мохнатую гусеницу; Шаи не преминул бы позубоскалить на этот счет, но богиня только сказала:

— А, тебя прислала Камала. Положи одежду на стол, будь добр.

Тут уж, конечно, пришлось встать и оглядеться. Вот что странно: хотя я прежде и бывал в покоях Лхамо, все вокруг казалось незнакомым. Стекло окон, зимой почти прозрачное, теперь помутнело и окрасилось багрянцем; полуденное солнце глядело сквозь его толщу, как налитый кровью глаз. Личины на стенах, кровать, стол и прочие предметы плыли в горячем сумраке, как пузыри воздуха в чаше с шецу. На секунду мне даже почудилось, будто маски Палден Лхамо оторвались от удерживавших их гвоздей и парят, вяло всплескивая шелковыми кистями: не то птицы, не то диковинные медузы и моллюски, которых я видел в книгах Сиа.

Сама богиня сидела посредине комнаты на раскладном стуле из бамбука; слева от нее лежало два мешка, один пустой, другой — полный; справа, прямо на полу, стояла уже знакомая мне голова Черного Кузнеца. Ее лакированные грани были неподвижны, деревянные дыры-ноздри не колебало дыхание, но у затылка и висков все еще курился сизый дымок; видимо, Палден Лхамо сняла маску совсем недавно. Да и одета она была точно как в тот раз — в доспехи из гладких и тонких пластин, прилегающие к телу плотно, как чешуя к рыбе, и скрывающие его целиком, от подбородка до запястий. Только ладони оставались открыты, и в них, как в просвечивающей насквозь лампе, горело что-то красное. Присмотревшись, я разглядел длинный и толстый гвоздь из темного железа. Палден Лхамо вела по нему указательным пальцем; там, где ее плоский коготь касался поверхности, та мгновенно раскалялась.

Даже мое шумное появление не заставило богиню оторваться от этого занятия. Я решил, что лучше будет оставить одежду, где велено, и побыстрее удалиться; но стоило мне сделать шаг в направлении стола, как я сразу же запнулся обо что-то! Конечно, даже божеское терпение имеет пределы — и Лхамо, не выдержав этакой неповоротливости, подняла голову.

— Извини за темень, Нуму, но мне приходится избегать солнца. Жить без меланина непросто, — сказала она и вдруг изо всей силы дунула на свою поделку: тончайшая черная пыль облачком поплыла по воздуху.

— Что это? — спросил я, стараясь не чихнуть — копченый запах нещадно щекотал нос.

— Это? Гвоздь для Стены. Таких в ней будет тысячи.

— Долго, наверное, придется делать.

— Долго, — кивнула богиня, отложила готовый гвоздь в пустой мешок, вытянула из полного уродливый, раскоряченный самородок и принялась пристально оглядывать его со всех сторон. — Думаю, на строительство уйдет лет двадцать.

— Двадцать? — ужаснулся я. Получается, Стену закончат, когда я буду глубоким стариком, трещащим на ходу, как сосна на морозе!

— Поэтому нам и пришлось настоять, чтобы работы начались уже сейчас, — вздохнула Палден Лхамо, перекатывая выбранный самородок в ладонях. Грубый металл размягчился в ее пальцах, будто воск, и весь пошел пятнами: черными, рыжими, багровыми, золотыми, на вид очень горячими. Но богине жар не причинял никакого вреда.

— А можно потрогать? — спросил я, завороженный пестрыми всполохами, и уже протянул лапу к шкворчащему самородку… Лхамо быстро сжала кулак и покачала головой. Однако же жажда чуда уже зудела в моем мозгу, назойливая, как комариный звон среди ночи; а потому я решил испробовать кое-что еще. — О, Сияющая! А правду Камала говорит, что ты можешь читать мысли?