Три Нити

Не ожидая ответа, она вернулась к шитью, и некоторое время мы сидели молча, покуда воротник накидки обрастал рядами серебряной чешуи. Наконец, я решился спросить:

— А куда ирет делись теперь? Почему вы больше не пользуетесь ими?

— И правда, почему?..

Прежде чем ответить, вороноголовая шумно вздохнула и отпила несколько больших глотков из припрятанного кувшина, а потом, покосившись на меня, попросила:

— Не делай так, когда вырастешь, хорошо?

— Да уж не буду. Чанг мерзкий на вкус.

— В детстве все так говорят, — уныло заметила Камала, отставляя посудину. — Впрочем, неважно. Хочешь знать, как мы лишились ирет? Так я расскажу.

Слышал сказки о том, что раньше здешними землями и водами безраздельно правили огромные змеи — Лу? Это почти правда. Но вепвавет всегда представляют Лу чудовищами, а на самом деле это были удивительные, по-своему прекрасные существа. Только представь: в Северных горах земные Лу скользили между скал и ледников, как живые реки из драгоценных камней; южнее, на дне рек и озер обитали водные Лу, похожие на длинные хатаги из снежно-белого шелка. А на далеком махадвипе Апарагояна стаи воздушных Лу парили в тучах горячего пепла, и их внутренности рдели от жара прямо сквозь кожу.

— Что-то они тебе больно нравятся. А Лу, между прочим, съели моего троюродного прадядю!

— Ну, змеи иногда ели вепвавет, — Камала пожала плечами, — но ведь и вепвавет ели змей. Мы нарушили это равновесие, взяв вас под свою защиту, а Лу решив уничтожить. Земных мы засыпали камнями или травили во сне, пуская в пещеры ядовитый дым; водных — изгоняли из глубины, запруживая реки и осушая озера; у воздушных, самых малочисленных, — разоряли гнезда.

Битвы с Лу — Махапурбы, как их прозвали, — то затихая, то разгораясь, продолжались почти столетие. За это время я многое видела; всего и не упомнить. Но кое-что врезалось в память: желтая пустошь, засеянная плоскими камнями; по ним ползет стая водяных Лу, которых мы лишили дома. Солнце палит в высоте, прокаливая мир белым жаром; и кожа Лу, нежная, как у лягушек, лишенная прочной чешуи, иссыхает и трескается от жара. От любого движения в раны втираются грязь и песок; но Лу все ползут и ползут вперед, в поисках воды, которой нет на многие атуры[6] вокруг. День назад, когда змеи только начали путь, они плакали; теперь в их телах не хватает воды ни на слезы, ни на слюну; распухшие языки вываливаются из пастей, сухие и черные, как уголь. Мы загнали их в это место, точно зная, что с ними произойдет; и мы стоим совсем рядом, но у них уже нет сил, чтобы напасть. И когда солнце белыми вспышками отражается от наших шлемов и брони, они только отводят взгляд…

Голос Камалы дрогнул — и эта дрожь передалась мне, заставив шерсть стать дыбом. Не слишком-то это было похоже на славные победы богов, о которых пели бродячие певцы и твердили шены!

— Пока мы истребляли змей, в самой Олмо Лунгринг многое поменялось — в горах и долинах проложили мосты и дороги, пустоши засеяли ячменем, на месте кочевых стойбищ выросли каменные дома… Так мы переделывали этот мир, не подозревая, что он тоже переделывает нас. Поначалу его работа была тайной, скрытой, как ходы червей под древесной корой. Но все же мало-помалу я стала замечать, что моя связь с роем ирет становится крепче: он отзывался на самые тонкие, едва заметные мысли с такой легкостью, что я даже забывала иногда, что управляю кучей стекла и железа…

А потом изменились и сами ирет: новые поколения обросли длинными шипами и уродливыми наростами, обзавелись булавоподобными хвостами и кожей, похожей на толченое стекло. Бедная Кекуит с трудом производила их на свет… Да, тут-то мы все почуяли неладное, — но было уже поздно.

Вскоре случилось так, что моему рою пришлось сразиться с водяной Лу по прозвищу Энесай. Она была очень стара — корона из хрустальных рогов покрывала ее голову от кончиков ноздрей до самого затылка — и очень сильна. Все же, как она ни извивалась, как ни щелкала пастью, как ни пряталась в тростнике и зеленом иле, ирет быстро настигли ее, впились в бледную шкуру и уже раздвигали забор змеиных ребер… Как вдруг Энесай посмотрела на меня! Она добралась до меня через ирет.

Ты, конечно, слышал, что Лу могут насылать безумие? Это и произошло. Я плохо помню, что случилось, — только тоску, такую невыносимую, что хотелось прекратить ее любой ценой… даже смертью, — Камала замолчала; игла в ее пальцах замерла в воздухе. — Так я узнала один из главных законов хекау: если касаешься чего-то, через это другие могут коснуться тебя. Поэтому, Нуму, шены сжигают старую одежду и объедки со стола. Поэтому слуги, хвостом плетущиеся за оми, заметают их следы на земле, снеге и песке… А связь между неб ирету и роем крепче, чем между оми и отпечатком его сапога; крепче даже, чем между подошвой и преследующей ее тенью.

Вот почему мы отказались от ирет — испугались.

— Но почему теперь, когда Лу уже не страшны, вы снова не выпустите эти штуки?

— Ну, во-первых, Кекуит уже старовата для родов. А во-вторых, вместо роя нам служат звери, птицы и даже насекомые. Может, они и не видят сквозь стены и не плюются огнем — зато их тысячи, и они повсюду.

— Это как когда Падма превращается в воронов? А как вы научились этому?..

— Какой ты любопытный, — вздохнула Камала и в один присест допила содержимое кувшина. Любого из наших мужчин это свалило бы с лап, но она даже не поморщилась; воистину, боги могучи! — Зачем тебе? Тоже хочешь птицей-соколом летать под облаки, зверем-боровом плескаться в лужице?

— Да нет, просто интересно. Ну, расскажи, тебе жалко, что ли?..

— Ладно, но тогда поможешь все это разнести, — она похлопала по груде одежды, а потом широко зевнула, прикрывая рот кулаком. Я тут же пообещал сделать что угодно, и Камала милостиво согласилась:

— Ну хорошо. Тем более это отчасти моя заслуга.

Случилось это на третью сотню лет после падения Кекуит, то есть во втором моем рождении. Жизнь в Олмо Лунгринг тогда была мирной и спокойной. Вепвавет разделились на две части — кочевники-рогпа ушли в горы, чтобы странствовать по обычаям предков, а земледельцы-шингпа заняли долины и усвоили новые законы, больше похожие на наши. В плодородных землях, на изгибах рек выросли их города. Между ними, как пчелы между цветами, сновали караваны торговцев: они несли на спинах пряности, янтарь и кораллы из южной страны. Скоро местные князья начали ценить золото выше железа. Искусства и науки процветали, хоть ремет и полагали, что в последних больше суеверий, чем знаний.

Правда, мы старались не судить вепвавет свысока: все же здешние колдуны творили такие чудеса, что нам и не снилось! Однако ж наверху царили порядки Домов: даже чудеса требовали объяснения. Кто-то списывал невероятные исцеленья и проклятья на мысленные внушенья. Другие искали разгадку в телесной природе обитателей Олмо Лунгринг — то есть самозабвенно копались в кишках и мозгах. Конечно, было обнаружено много интересного — например, в строении шишковидной железы вепвавет, — но ткнуть пальцем в тот кусок мяса, который якобы производит колдовство, ремет так и не смогли. Сиа, например, до сих пор считает, что мы просто плохо искали… Бедный старик, он последний еще держится за идею разума, который может все постичь и объяснить! Осколок давно ушедшего времени… — она вдруг поморщилась, как от зубной боли, и резко махнула лапой. — Но речь не о Сиа, а о том, что никто так и не смог разрешить загадку колдовства.

Это слово Камала вдруг произнесла на языке богов: «хекау». Оно походило на дыхание, раздавшееся в темноте у самого уха; и я невольно поежился и скрестил лапы на груди.

— Да и вепвавет не спешили делиться секретами, — даже с теми, кому не посчастливилось занять место Железного господина. Эти бедные «боги» были на положении пусть драгоценных, но вещей. Шенпо окружали их почитанием, усаживали на троны, мазали кровью и маслом и наряжали в дорогие одежды, но никогда не посвящали в тонкости своего ремесла. Первой из нас, кто удостоился такой чести, была Нефермаат.

— Первой? — переспросил я. — Он же вроде был мужчиной?

— А! Так это в первой жизни, пока его не съел змей. А во второй он… то есть, уже она родилась дочерью своего же сына от Меретсегер — получается, собственной внучкой? Странно, конечно! Но уж не страннее, чем стать комаром за кражу меда, — пожала плечами Камала, и мне пришлось согласиться. — Ей дали имя Нейт, но скоро она назвала свой настоящий рен. Конечно, всерьез ее никто принял. Хоть она и не была единственной дваждырожденной — мне, к примеру, тоже являлись смутные, невнятные виденья из прошлого воплощенья, — а все же слышать от ребенка, еще вчера плевавшегося кашей и пачкавшего пеленки, как он рубил демонов, объезжал лунг-та и прокладывал путь между звезд, было смешно. Над ней и посмеялись. Мда… Хорошо смеется тот, кто смеется последним.