Три Нити

Эти мысли никак не шли из головы. И посреди занятий с лекарем, и пока я хлопотал по кухне, перед глазами вставали темные покои с рядами светящихся самоцветов. В их голубоватой толще мне мерещились лица: страшные, неподвижные, с сомкнутыми веками и приоткрытыми ртами, с туго натянутой кожей и вздувшимися венами, похожими на метелки зеленых водорослей. Иногда мне становилось так жаль этих несчастных, что к горлу ком подступал. Я различал теперь (как только не замечал раньше?..), что у воды во дворце странный привкус, горько-солоноватый; такими, наверное, были и воды Бьяру, в которых вместо рыб резвились души утопленников. Я даже бросил было чистить зубы, но получил нагоняй от Сиа; пришлось смириться.

Но это еще полбеды! Теперь боги решились на нечто вовсе неслыханное: если я верно уяснил видения и намеки, они хотели скормить великанше-Кекуит души Лу и других чудовищ, собранные в великом множестве во время Махапурб. От этого в ее брюхе, словно в кузнечном горне, скопится лютый огонь, побежит по кишкам-корням глубоко под землею и заново наполнит остывающий мир. Но удастся ли задуманное? А если да, то переживут ли это Кекуит и спящие лха? А потом Железный господин отпустит их на волю?..

В одну из ночей мне приснился вот какой сон: я будто поймал что-то темное и теплое, пинающееся и рвущееся прочь, как испуганный заяц. Задыхаясь, я прижал добычу к груди и вдруг понял, что держу в лапах Коготь, волшебным образом уменьшившийся в размерах. Не успел я и хвостом махнуть, как корабль-дворец обернулся в черную, покрытую блестящим лаком шкатулку с чудными железными петлицами. Изнутри доносился манящий, сладкий запах. Я откинул крышку — и точно, там были мои самые любимые лакомства! Пирожки, вымоченные в меду, засахаренные ягоды, кусочки баранины в янтарной патоке… Не успел я закинуть их в рот, как заметил на дне переливающийся шелк — это был чуба, расшитый пестрым узором павлиньих перьев. И он пришелся мне точно впору! Только я натянул наряд, как шкатулка снова наполнилась — на этот раз украшениями: бирюзовыми серьгами, длинными бусами и браслетами из дутого серебра; бери да носи! И я поначалу жутко обрадовался — это ли не ринпоче, сокровище, исполняющее любое желание?.. А потом вдруг понял, откуда берутся все эти дары: мед перебродил из крови спящих богов, мясо было срезано с их тел, шелк соткан из их волос; в серебро и драгоценности превратились старые кости. Тут же в желудке стало тяжко; чуба обжег плечи и спину, а серьги и бусы оттянули уши и шею невыносимой тяжестью… Я принялся срывать с себя дары мертвецов, крича от ужаса и тоски… и проснулся в слезах.

Сердце еще долго ухало в груди. Я ворочался в кровати, то кутаясь в одеяло, то отбрасывая его прочь, и, чтобы не думать о кошмаре, пытался ухватиться мыслями за что-нибудь другое. Правда ли, к примеру, что Железный господин и Палден Лхамо на самом деле одно целое? И каково это — жить в двух телах разом? Прав ли Шаи, что они скрывают что-то недоброе? А если скрывают, то что?.. Но от таких дум моя тревога только раздулась, точно набравшая воздуха жаба, и еще сильнее давила на грудь. Даже маска Гаруды, подаренная богами, теперь внушала страх, хотя ее клюв и улыбался весьма дружелюбно.

Золотые кусочки мозаики на потолке спальни мерцали, как блики на воде; я начал было считать — один всплеск света справа, два внизу, еще один слева, — но скоро глаза заслезились от усталости. Тогда я попробовал закрыть веки; они были горячими и шершавыми, как язык, трущийся о пересохшее небо. Мучение, да и только.

Застонав, я сел в кровати. Не было смысла продолжать эту пытку; лучше уж прогуляться по дворцу! Но заходить в сад ночью мне не хотелось — тот был слишком темным, наполненным звуками, сквозняками и тайной жизнью растений. От одной только мысли о сорной пшенице, шевелящей колючими усиками, уже становилось не по себе. Вместо этого я решил подняться в трехгранные покои на носу Когтя, которые показал мне Шаи. В прошлый раз мы застали там Падму, но я рассудил, что сейчас ночь — время Утпалы, а его я почему-то боялся меньше, чем остальных вороноголовых.

Лампы на потолке при моем приближении тускло мерцали — света хватало ровно настолько, чтобы не уткнуться носом в стену. По ночам дворец тоже дремал; вот и вход в заветные покои не спешил открываться! Подождав с полминуты под дверью с крылатым солнцем, я тихонько постучал. К моему удивлению, это помогло: створки медленно разошлись. Войдя, я сразу увидел Утпалу: он не спал, а стоял, прислонившись лбом к стеклу, и смотрел на город за озером или, может, на синее, облепленное звездами небо с полной луной посредине. Услышав шорох шагов, бог обернулся. Его лицо было белым, точно вторая луна, — если не считать трех темных шрамов на правой щеке.

— А, это ты, — как будто с облегчением сказал он. — Почему не спишь?

— Да как-то так, — уклончиво отвечал я. — Хотел посмотреть на город.

Утпала кивнул и отвернулся к окну. От его дыхания на стекле оставались влажные пятна; снаружи Когтя было холодно. На некоторое время в зале установилась тишина; мы оба рассматривали мир внизу. На золотых крышах Бьяру лежали сугробы, толстые и слоистые, как свиной жир, — тонкая прослойка голубого льда, потом полоса снежного тука, и снова лед. Окна домов и зевы курильниц казались странно уменьшившимися, порыжевшими, будто расплавленный сахар. Там и сям большими клубами подымался дым и застывал в безветрии, громоздясь и нарастая в воздухе, как лацгас на горном перевале. Ни воронов, ни сов не было видно; должно быть, птицы прятались от мороза.

— А ты почему не спишь? — спросил я, устав молчать. — Разве ты не должен разносить вести?

— Уже разнес. Кто хотел, тот услышал.

— Теперь жители всех княжеств придут в Бьяру, чтобы строить Стену? И все будет так плохо, как сказала Нехбет?

Утпала пожал плечами.

— Надеюсь, что нет. Мы долго готовились… Но ты еще маловат, чтобы думать об этом. Не забивай голову.

— Ничего я не маловат! И я хочу знать, потому что… это ведь важно для всей Олмо Лунгринг. То, что задумал Железный господин, — оно правда поможет нам?

Утпала вздохнул и, отойдя от стены-окна, уселся на неуютное каменное ложе. Я примостился рядом, приготовившись слушать.

— Нуму, признаюсь честно: я видел чертежи той штуки, которую зовут «Стеной», но ничего в них не понял; ну, кроме того, что это и не стена вовсе. Любой шен в вашем Перстне знает о колдовских делах в тысячу раз больше моего и лучше расскажет тебе о них. Да ты и самого Уно можешь спросить — он только рад будет. Есть, знаешь, те, кого те не корми, дай поучить всех вокруг уму-разуму… Только постарайся не заснуть от скуки, пока он объясняет, а то обидится.

— Дааа… обойдусь, пожалуй, — пробормотал я, рассудив, что про свою трусость лха рассказывать не стоит. — Но сам-то ты как думаешь?

— Если Уно считает, что это поможет, я верю ему.

— А Шаи вот не верит.

— У Шаи свои рдзиб-рдзиб[3] в голове, — отмахнулся Утпала. — Понятно, почему он злится, но злость, пускай и оправданная, мешает ясно думать. Уж я-то знаю: пару жизней назад я сам был таким же… или даже хуже. Мне Уно не причинил никакого зла. Я невзлюбил его из чистого предубеждения, еще до того, как встретил. Уже по имени было ясно — он из Старого Дома; у них, знаешь, ребенок всегда получает семейное имя как часть своего. Например, Камалу звали когда-то Сатхатхор из семьи Хатхор; ну а Уно…

— Нефермаат, — выпалил я, не сдержавшись; Утпала удивленно покосился на меня, но продолжал:

— Да, точно. Стало быть, из семьи Маат. Этого мне было достаточно — в Новом доме нам с детства внушали, что обитатели Старого Дома не такие, как мы. Снаружи похожи, но внутри больше звери, чем ремет… Даже не звери — те знают, что такое любовь, ласка или привязанность; скорее, ящерицы или змеи. Вот и в моих глазах они были опасными чужаками, всегда готовыми предать, всегда преследующими только свою корысть. Но очень скоро я должен был признать, что неправ.