Три версты с гаком

— Ну вот и поговорили... о погоде, — сказала она, поднимаясь. — Ты на тучу любуйся, а я пойду позани­маюсь, пока нет дождя.

Улыбнулась и, захватив толстые книжки, ушла в глубь острова.

«Чего это я привязался к туче? — злясь на себя, по­думал Артем. — Действительно я здесь поглупел... Пого­ворили, называется!»

Погода вконец испортилась: ветер переменился, и по­дуло с севера. Высоченные деревья, раскачиваясь, шуме­ли и днем и ночью. «Шапка Мономаха» на острове сби­лась набекрень — это ветер согнул деревья. Когда в просветах облаков проглядывала свежая небесная голубиз­на, ветер ненадолго затихал, а хмурая свинцовая волна, с ворчанием накатывавшаяся на берег, замедляла свой бег, прятала белые гребешки. Иногда принимался моро­сить надоедливый мелкий дождь. И тогда на острове ста­новилось совсем неуютно. С ветвей капало на голову, брызгало с травы. Заденешь куст — так и обдаст круп­ными, как горошины, каплями. Стало холодно. Что хоро­шо, так это комары пропали. Куда-то улетела и Кира.

Таня часами не вылезала из палатки. Артем думал, что все зубрит, но, как-то заглянув в низкое окошко, уви­дел, что она лежит на матрасе и, не моргая, смотрит на мокрый просвечивающий потолок. Дождь монотонно шелестел по палатке.

— Таня? — позвал Артем, стоя у входа.

— Что? — не сразу ответила она.

— Я хотел тебе сказать... — он запнулся.

— Я слушаю.

— Знаешь что? Выходи за меня замуж.

Секунду в палатке было тихо, затем послышался сна­чала тихий, потом все громче смех.

— Это что, предложение?

— Я тебя... Ну, помнишь, я тебе говорил там, в ша­лаше?..

— Не помню.

Она перестала смеяться. Хотя более смешную карти­ну трудно себе представить: дождь, закрытая палатка, а перед ней мокрый, взъерошенный Артем, пытающийся объясниться в любви. И как назло, все нужные слова куда-то подевались.

— Что же ты мне говорил в шалаше?

— Я хочу на тебе жениться, — сказал он.

— А я совсем не хочу выходить замуж.

— Так уже заведено: рано или поздно женщина вы­ходит замуж, а мужчина женится...

— Ну и женись, а я тут при чем?

— Как это при чем? — опешил Артем. — Я на тебе хочу жениться!

— Какое унылое объяснение в любви... Как эта уны­лая погода.

— Ты уж извини, как-то вот не научился... — сказал Артем и передернул плечами: за шиворот скатилась хо­лодная струйка. — Наверное, опыта нет... Можно к тебе?

— Нет.

— Посторонним вход воспрещен, — усмехнулся Ар­тем. — Ничего не скажешь, строгая ты... девушка!

Она промолчала.

— Значит, не пустишь? Я ведь под дождем стою.

— Иди в свой шалаш.

Артем слизнул с усов капли и подергал за белый шнур, натягивающий палатку.

— Это ведь нелепо, после того что у нас было, — сказал он. — И потом я действительно хочу на тебе же­ниться... К чему это глупое упорство?

— Ты, пожалуйста, больше не напоминай про то, что было... По-моему, это нехорошо — напоминать....

— Ну, что тебе еще надо, черт побери?! — рассвире­пел Артем. — Я тебя люблю, готов на тебе жениться хоть сейчас, а ты...

— Не кричи, — тихо сказала она. — Лучше сходи и поищи Киру... Куда бы это она могла запропаститься?

— При чем тут Кира? — завопил Артем. — Я чув­ствую, что становлюсь круглым идиотом, разговаривая с тобой...

Треснув кулаком по тонкому дереву, которое обрадо-ванно обрушило на него целый каскад дождевой воды, он нырнул в шалаш. Там было темно и холодно. Нащупав в рюкзаке бутылку, он налил в кружку водки и, пере­дернувшись, единым духом выпил. Долго сидел, глядя в светлый квадрат входа, потом встал во весь рост, при­подняв головой крышу шаткого шалаша. Тонкие жерди со стуком посыпались на землю. Разрушив свое нехит­рое жилище, он подошел к палатке и громко сказал:

— Вот что, Татьяна Васильевна, собирайся... Уезжа­ем отсюда к чертовой матери!

Из палатки послышался тихий смех.

Глава одиннадцатая

1

Гаврилыч появлялся в восемь утра. Как всегда, в сво­ей плотницкой форме: гимнастерке, заправленной в сол­датские галифе, серых кирзовых сапогах с завернутыми голенищами, в старой кепчонке, за ухом огрызок синего химического карандаша. Сумка с инструментом висела на крюке в коридоре. Инструмент у Гаврилыча всегда остро наточенный. Топором, как он говорил, можно бриться, а рубанком с воздуха снимать стружку.

Верный Эд сопровождал его до калитки. Если у пса не было никаких срочных дел, он входил вместе с плот­ником, а если, были, то останавливался на тропинке и пристально смотрел хозяину в глаза, молчаливо испра­шивая разрешения отлучиться. Гаврилыч неодобрительно качал головой и ворчал:

— Знаю я, куда ты, бродяга, навострился... Кум давеча бычка заколол, так к нему, на разведку. Ну, коли сты­да нет, иди, я не держу.

Эд круто поворачивался и убегал, помахивая корот­ким, изогнутым на манер бумеранга хвостом.

Прежде чем взяться за работу, Гаврилыч первым де­лом выпрастывал из штанов гимнастерку — он любил работать, чтобы верхняя одежда была навыпуск и не стес­няла движений, — садился на бревна, щупал твердым прокуренным пальцем острие топора, потом закуривал. Папиросы и сигареты Гаврилыч не употреблял — только крепкий самосад. Покуривая вонючую цигарку, внима­тельно посматривал на стройматериал, морщил лоб, что-то прикидывая, соображая. Затоптав каблуком окурок, брался за топор, если тесал бревна, или за рубанок, если строгал доски на сколоченном им у колодца верстаке.

Артем с удовольствием смотрел на работающего Гав­рилыча. Руки у него были золотые. За что он ни брался, получалось завершенным и изящным, так сказать, со своим почерком. Расщепилась ручка у молотка, и Гаври­лыч в несколько минут выстругивал новую. Причем обя­зательно с каким-либо оригинальным изгибом или утол­щением на конце. Такой молоток всегда приятно держать в руках. Все, что бы он ни делал, было крепким, краси­вым, прочным. И старый дом, будто после долгой хрони­ческой болезни, скрутившей его, как ревматизм, медлен­но, но верно выздоравливал, выпрямлялся.

Артем как-то стал ему показывать свой чертеж, но Гаврилыч, небрежно взглянув на него, сказал:

— Не годится даже для этого самого дела... Бумага твердая. Тебе нужен дом? Так, я полагаю. Дом тебе бу­дет. Хороший дом, справный. Пока не поставлю сруб на фундамент, не сделаю стены и крышу, ты, Иваныч, не совайся в это дело. Комнаты планируй на бумажке, это я не возражаю, хоть и не люблю по бумажкам делать. А сруб, стены и крыша — мое дело. Тут ты без понятия.

Артем свернул свой чертеж в трубочку и спрятал по­дальше.