Три версты с гаком

Таня подружилась с вороной, пробовала даже учить новым словам, но то ли Кира оказалась упрямой учени­цей, то ли Таня — плохой учительницей, только ворона не. выучила больше ни одного слова. Таня любила заго­рать на надувном матрасе. Иногда к ней присоединялась Кира, но, убедившись, что рыбкой тут не разживешься, снова улетала к Артему.

Однажды, когда он рыбачил у острова, напоминающе­го шапку Мономаха, приплыла на надувном матрасе Та­ня. За эти несколько дней она стала совсем шоколадной.

— Я не буду мешать тебе? — спросила она.

И хотя рыба клевала, а для настоящего рыбака это наивысшее удовольствие, Артем обрадовался девушке. Он свернул удочки — все равно напуганная рыба отошла — и сказал:

— Это я тебя позвал сюда... Сидел в лодке и говорил тебе: «Плыви скорее, я жду...» Вот ты и услышала.

— Мне скучно стало... Какой ты смешной в этой шля­пе! Когда ты удишь рыбу, у тебя такой вид, будто реша­ешь мировые проблемы. Ну улыбнись, пожалуйста.

— Не могу, — сказал он. — Рыбалка требует исклю­чительной серьезности.

Щурясь от солнца, Таня посмотрела на дальний бе­рег и вздохнула:

— Как тихо здесь, и ни души. Озеро, сосны на бере­гу, белые облака... Так, наверное, было миллионы лет назад, когда над водой летали страшные ящеры...

— Я начинаю верить в телепатию, — сказал Артем. — Об этом же подумал и я...

— Скажи, где Кира?

— Она мне пыталась объяснить, куда полетела, да я ничего не понял... Плохо ты ее научила разговаривать.

— На этом острове, наверное, много земляники, — сказала Таня.

— Я на нем еще не был.

— Поплывем? — предложила она.

Остров был рядом, и Артем, не раздумывая, бултых­нулся с лодки в воду. Таня положила матрас на лодку, и они поплыли.

Земляника на острове была. В тени — еще твердая, белая, а на солнцепеке — сочная, красная. Они молча срывали нежные душистые ягоды и отправляли в рот. Трава, цветы, кусты, деревья, разомлевшие на солнце, волнами распространяли всевозможные запахи. В цветах озабоченно копошились пчелы, басисто гудели большие черные шмели, порхали бабочки-лимонницы.

Таня первая заметила под березой шалаш, сложенный из тонких веток. На крыше образовались дыры, и пол шалаша был выложен солнечными пятнами.

— Здесь кто-то жил, — тихо сказала она.

— Здесь жили Он и Она, — таинственно заговорил Артем. — Они ушли от людей и вдвоем поселились на этом тихом острове... Они захотели узнать, действитель­но ли с милым рай в шалаше.

— А потом? Что же было потом?

— Потом подул ветер, пошел проливной дождь, на них стало капать и... рай кончился. Они ушли, а шалаш остался.

— Наверное, тот, кто говорит — с милым рай в шала­ше, на самом деле никогда в нем и не жил, — сказала она.

В этот полуденный час стало тихо кругом. Не слышно птиц, пчел. Над головой остановились облака, застыло огромное озеро, не шелохнется на березе ни один лист. Артем и Таня стояли у входа в шалаш и смотрели друг на друга. Он и Она — одни в этом вдруг примолкшем мире.

Молчание затягивалось, нужно было что-то сказать, но он не мог: пересохло в горле. Глядя на нее, Артем по­думал, что никогда в жизни не видел таких красивых глаз. И эти глаза были влажные, теплые.

— Пойдем туда... — незнакомым голосом сказал он и с ужасом подумал, что вот сейчас этот влажный блеск уйдет из ее глаз, лицо станет холодным, и все кончит­ся. Когда она становится такой, ему хочется убежать ку­да-нибудь подальше и не видеть ее. Как странно, что иногда глаза женщины могут ранить гораздо больнее, чем самые-самые жестокие слова.

У нее вдруг задрожали губы, она передернулась, буд­то от озноба, и, все так же прямо глядя ему в глаза, быстро заговорила:

— Со мной еще никогда такого не было... Я знаю, что должна тебе такое сказать, чтобы ты... ну, не смотрел на меня так... Ты нехорошо смотришь... Должна сказать и не могу...

— И не надо, не говори!

— Мне не нужно туда идти... — продолжала, будто прислушиваясь к себе, Таня. — Я знаю, что не нужно,..

Я всегда поступала так, как думала, а сейчас не пони­маю, что это со мной?..

Артем обнял ее горячие плечи и увлек за собой в су­мрачный шалаш. Они опустились на сухое слежавшееся сено.

— Я делаю все, что ты хочешь... — шептала она. — И мне это нравится... вопреки здравому смыслу!

— Я тебе тогда у костра неправду сказал, что ты мне нравишься... — тоже шепотом говорил Артем.
– — Я тебя люблю... Слышишь, Таня, люблю!

Он нащупал тесемку купальника и дернул. И тут солнечные пятна набросились на них сквозь дырявую крышу. То выхватывали из полумрака ее полные губы, то глаза, то золотистое плечо, то удивительно белую, с загнутым вверх соском грудь.

Артем целовал Таню. Ничего подобного он еще никог­да не испытывал. Он на миг разжал свои объятия, что­бы поделиться переполнявшим его через край счастьем, сказать какие-то нежные слова, но она зажала ему рот ладонью и прошептала:

— Ради бога, молчи!

3

Артем сидел, привалившись голой спиной к жестко­му сосновому стволу и вытянув ноги. Над островом плы­ли облака -— его любимые облака, которые сейчас ниче­го не напоминали. Ровно шумели деревья, добродушно плескалась у берега волна. Где-то в стороне, за островом, прошла моторная лодка. Долго слышался басистый гул. Постепенно он становился визгливее, тоньше и наконец оборвался. И снова благословенная тишина. Совсем близ­ко пролетели три большие утки. Казалось, они очень то­ропятся и чего-то боятся: длинные шеи напряженно вы­тянуты, быстро-быстро машут крыльями. И что за жизнь у бедных уток? В любой момент может грянуть выстрел, и дробь со свистом рассечет воздух.

Пришла Таня, тихая и печальная. Села рядом. В во­лосах запутались сухие травинки. Длинные ресницы опущены. По тому, как они вздрагивают, чувствуется, она ждет: что он сейчас скажет?

Обняв ее за плечи, Артем сказал:

— Таня моя... Моя Таня!

— Почему твоя?

— А чья же? — Он, улыбаясь, приподнял ее подбо­родок и посмотрел в глаза»

Девушка отодвинулась, сняла его руку с плеча.

— Ты стал такой самоуверенный.

— Ладно, критикуй, ругай, можешь даже отколотить, только позволь тебя поцеловать.