Тринадцатый двор

— А до этого было семь рядов по семь яблонь? — вспомнил Юра таблицу умножения.

Лёва засмеялся и сказал:

— Я ему точно такой же вопрос задал.

— Совершенно верно, — продолжал Миша свою сказку. — После обеда Бог проснулся, идёт принимать работу и что же видит? Вместо двадцати яблонь в саду только десять. «Что же ты наделал?» — спрашивает. А ученик отвечает: «Я получил приказ оставить пять рядов по четыре дерева? Приказ мной в точности исполнен. А уж как я это сделал, это секрет моего мастерства. Ты задал мне ребус, который я решил по-своему». Посмотрел Бог, — и впрямь по четыре дерева в пяти рядах. И утвердился в мысли, что всё надо делать самому, не полагаясь на гордых помощников, извращающих благие намерения на свой лукавый вкус. А теперь вопрос, — как это сделал нерадивый садовник?

— Меня спрашиваете? — засмеялся Юра и припомнив слово «коммунист» в названии сказки, предположил. — Неужели в форме звезды?

— Вы угадали, — подтвердил Каракозов и подвёл Грешнова к заготовленному на песке волейбольной площадки рисунку.

Юра визуально убедился в своей и Мишиной правоте. Это действительно походило на дьявольскую уловку.

— Занимательно, — процедил Юра сквозь зубы.

— Гаврилову при встрече загадай, — пошутил Лёва.

Грешнов отмахнулся в том смысле, что не хочет даже повторять свои оправдания. И этого было достаточно.

На «манной крупе» сыграли в волейбол. Приняв душ, поплавали в бассейне. Облачившись в новые махровые халаты, укутавшись пледами, прямо у бассейна уселись в шезлонги с мягкими подушками.

Юру прорвало:

— Такое ощущение, что заснул в одной стране, а проснулся в другой. Всё до неузнаваемости изменилось. В мгновение ока повырастали спортивные комплексы с бассейнами под открытым небом и тренировочными залами. Особняки, дворцы, банки. И всё это так прочно вошло в нашу жизнь, что кажется, так и стояло на своём месте без малого сто лет. Вот все эти шезлонги с мягкими подушками, дyши, бархатные полотенца, халаты, в которых можно утонуть, — откуда всё это?

— Оттуда, Юра. Весь этот разврат, или, как говорил Толя Начинкин, «пошлятинка», — всё оттуда. Этим они сильны. Нет ни веры, ни души, ни сердца. А в практичности им не откажешь. Они все последние сто лет только этим и жили. А у нас — революции, войны, строительство «облака» под названием «коммунизм». Некогда было шезлонги делать и махровые халаты шить. Ты удивишься, но метро в Лондоне открыли в шестьдесят третьем году.

— Но у нас-то ещё до войны вырыли.

— «Вырыли». В тысяча восемьсот шестьдесят третьем. То есть, в том году, когда мы с тобой родились, исполнилось сто лет, как они на метро катались.

— Быть такого не может.

— Вот. А пока ты спал, я суматошную жизнь прожил. И в тюрьме посидел, и по стране помотался, и…

— И — что?

— И — ничего. В тюрьме, к слову сказать, не за то сидел, за что твой брат Василий всему свету рассказывает. А за нежелание коммерческий банк возглавлять. Как только дал согласие, — отпустили. Но первое время там трудно было. Толя Начинкин очень помог, он там в авторитете. Думаю, — чего метаться, сидеть? Решил, что никуда не буду ездить, буду жить в своём, привычном с детства уголке, среди родных, милых сердцу людей.

Лёва посмотрел на Мишу, вновь облачившегося в синий рабочий халат, бродившего с ведром и шваброй вокруг бассейна и крикнул:

— Да побей ты её хорошенько! И всех дел?в. Очень уж ты деликатен. Это её и злит. Муж ты ей или нет? Покажи себя с этой, неожиданной для неё, стороны. «Удиви», как говорят на экзамене в творческих вузах.

Глава 11 Берег Москвы-реки

С первого на второе сентября Иван Данилович Грешнов ночевал в квартире у матушки. Юлия Петровна сказала, что с ней случился микроинсульт, и на «всякий случай» нужен рядом близкий человек.

Проснувшись утром в половине пятого, Иван Данилович надел спортивную одежду и побежал на берег Москвы-реки. Его друг Борис Бахусов, топивший на берегу баню для Льва Львовича, обещал его дождаться и даже поучаствовать в совместном заплыве.

Оставим Грешнова, грудью рассекающего прохладный утренний воздух в ускоренном беге, и перенесёмся на правый берег реки Москвы.

Из рубленной бани вышел Лев Львович Ласкин с голым торсом, в белоснежном махровом полотенце на бёдрах. Следом за ним выбежал Борис Бахусов, одетый в джинсы, майку, кроссовки, с наушниками в ушах. Бахусов держал в руках тяжёлую сумку, набитую закуской и выпивкой.

— Спасибо, Борис Валерьевич, — сказал Лёва. — Вовремя тапки подавал, своевременно бутылки открывал.

— Пойду, — прервал насмешливую речь Борис. — Хоть на часок забудусь сном перед постылой работой.

— Не кривляйся, это ж моя личная просьба. Мне в магазине нужны глаза. Трудись честно, присматривайся, набирайся опыта.

— Грузчиком — опыта?

— Сначала, — грузчиком, затем — продавцом, а там, не за горами, — прием товара у населения. И прочие радужные перспективы.

— Разве что перспективы.

— В молодости хочется сразу всего. Всех женщин, всего золота, всей власти, всей славы.

— А что в этом плохого?

— Силёнок на всё не хватает, — ломается человек.

— Конечно, не хватит, — согласился Бахусов, — спортом-то не занимаюсь. Вместо штанги с гирями тапки поднимаю, да бутылки разливаю.

— А ты находи время и штанги поднимать, и баб охаживать.

— Не мечтаю я о бабах, да и о золоте со славой.

— Да-а? — недоверчиво спросил Лев Львович. — А о чём ты мечтаешь?

Ласкин спросил и улыбнулся, вспомнив, что именно этот вопрос задаёт всем Василий Грешнов по прозвищу Шалопут. Смысл его улыбки был ясен Борису. Бахусов улыбнулся в ответ, но в миг посерьёзнев, ответил:

— О святости мечтаю.

— Что-о? Тебе не идёт мечтать о святости, оставь это Ивану Данилычу.

— Это его мечта. Он со мной поделился по дружбе, — засмеявшись, сказал Борис.

— Получается, у тебя и мечты своей нет.

— Почему сразу «нет». Есть.

— Но не скажу?

— Скажу.

— Но не тебе?

— Банкиром хочу стать, — тяжело вздохнув, признался Бахусов.

— Это — честнее. Догадывался. Так вот. Чтобы когда-нибудь стать банкиром, тебе в данный момент надо трудиться грузчиком.

— А я что, — не работаю?

— Без усердия. Жалуются на тебя.

Борис покраснел, но ничего не ответил.

— Что за музыку слушаешь? — поинтересовался Ласкин.

— Лекции профессора богословия Осипова.

— Всё-таки нет у тебя своей мечты. Что профессор говорит?