Трогать запрещено

– Я очень сильно тебя люблю. И очень сильно за тебя испугалась.

– Я тоже тебя люблю, Котенок. Мы справимся.

– Обязательно! – целую Дана в скулу.

Мы замолкаем. Я практически бессовестно улеглась рядом с Титовым на койку. Если сейчас кто-то зайдет, будет очень неловко и неудобно. Но у меня попросту нет сил, чтобы подняться. Только сейчас, в этот момент, я понимаю, насколько вымоталась. Эмоционально и физически истощила все свои резервы. Мне нужна передышка. Пусть это будет всего пара минут в объятиях Титова, но они нужны мне так же сильно, как воздух!

– У тебя не будет проблем в Академии, Юль? Из-за прогулов?

Я поджимаю губы. Прямой вопрос, который требует прямой ответ. Вот только сейчас не самое лучшее время для признаний. Лишние волнения Дану противопоказаны. Но и врать я тоже не хочу…

– Что-то не так? – спрашивает Титов, будто почувствовав мое замешательство.

– Тут такое дело… – начинаю, но договорить не успеваю.

Дверь в палату открывается. Я испуганно подскакиваю на ноги. Титов хватает меня за руку, не давая отскочить от него в другой конец комнаты. В палате появляется его мать.

– Что здесь происходит? – грозно вопрошает Ирина Григорьевна, сверля меня своим недовольным взглядом.

– Я уже ухожу, – кидаю, дергаясь в сторону двери.

Богдан не дает. Крепче сжимает пальцами мое запястье, возвращая обратно. Заставляет сесть рядом с ним. Припечатывая мать своим решительным:

– Юля остается со мной. А тебе пора отдохнуть, – добавляет с напором, – мам.

Глава 40

Юля

От того тона, каким Титов попросил маму “на выход”, стало не по себе. Не хотелось бы ощутить подобную холодность в собственный адрес. Вот теперь вполне очевидно, что у мамы и сына не самые теплые взаимоотношения. Во многом, полагаю, потому, что Ирина Григорьевна любит указывать другим, как им стоит жить. Характер у нее такой – непримиримый. Не знаю, хорошо это или плохо. Не берусь судить. Но какой-то благородной частичкой души мне сейчас стало ее жаль.

– Прости, что? – переспрашивает Ирина Григорьевна, краснея пуще прежнего.

– Я говорю, что, кто, когда и где будет меня навещать, я вполне способен решить сам, мама, – спокойно отвечает Дан, крепче сжимая мою ладонь. – А тебе пора отдохнуть после перелета и бессонной ночи.

Женщина поправляет невидимую складку на подоле своего платья и пугающе спокойно переспрашивает:

– Ты выгоняешь собственную мать?

– Я тебя не выгоняю, а отправляю в отель. Выспаться и нормально пообедать, а не фаст фудом из столовой. Прошу, давай хотя бы сейчас без скандалов? И тебе, и мне нужен отдых. Увидимся завтра.

– Но как я оставлю тебя одного, Богдан?!

– Я не один. Со мной останется Юля. Правда? – смотрит на меня Титов.

Я киваю. Выдавливая сквозь скованное горло сиплое:

– Мхм. То есть, да. Да, конечно!

Женщина недовольно морщит нос, высокомерно отворачиваясь. Я не знаю, что я к ней чувствую. Честно. Не могу сказать, что обижена за те слова и “малолетку”, которую она бросила мне в лицо. Для нее вся эта ситуация тоже стала потрясением. Да. Но и подругами мы станем вряд ли.

В тот момент, когда Ирина Григорьевна, подхватив свою сумочку, двинулась на выход, в пороге появился папа. Проводив маму Дана взглядом, полным молчаливого упрека, Степан Аркадьевич закрывает дверь и проходит в палату. Смотрит на меня. Подмигивает. И переводит взгляд на Титова. Улыбается бодро, будто и не было его бессонных ночей. Говорит:

– Хреново выглядишь, дружище. Прям как в бурные молодые годы! Ничего не меняется, – пожимает другу здоровую руку. – Как ты? Как самочувствие?

– Как ты и сказал – хреново, – улыбается Дан. – Спасибо, Степ. За все.

– Ерунда. Это вон Юльке «спасибо», она обзвонила все больницы и нашла тебя раньше правоохранительных органов.

Я смущенно отвожу взгляд, когда Титов оборачивается и смотрит в мою сторону. Внимательно и с такой нежностью, что в сердце щемит.

– Нехило ты нас всех заставил поволноваться, – продолжает па, подкатывая к больничной койке стул.

– Вношу разнообразие в вашу скучную и унылую жизнь.

– О, он еще и шутит. Ну, значит, точно все в порядке, – смеется па.

Я улыбаюсь.

Между мужчинами завязывается разговор. Я молчу, стараясь не отсвечивать, но уши ловят каждое слово. Несмотря на слабость и явное желание поспать, Богдан рассказывает про то утро, когда я ждала его в Питере.

Он вышел из дома раньше обычного, чтобы поехать в офис. Буквально через час после нашего созвона. Спустился на подземную парковку, где мы с ним столько раз оставляли машину, и столкнулся с компанией парней. Все, как один, борзые.

– Их было пятеро, – наморщив лоб, вспоминает Титов. – По крайней мере, в моем поле зрения.

На этот моменте я охаю, крепче стискивая пальцы Богдана. Дан стреляет глазами в сторону папы. Тот, сообразив, что такая история не для моих девичьих нежных ушей, быстренько пытается меня спровадить, говоря:

– Юльчик, принесешь мне кофе? На первом этаже стоит автомат. Валюсь с ног от усталости.

– Но, пап! Я уже не маленькая!

– Юля.

Я обиженно вздыхаю.

– Ладно. Скоро вернусь.

Выпускаю руку Титова из своего захвата и, оглядываясь, выхожу из палаты. В пороге чуть не налетаю на серьезного мужчину в форме. Судя по всему, следователь.

– Добрый день, девушка, – басит мужчина. – Палата номер триста двадцать пять, верно? Здесь Богдан Титов?

– З-здесь, – заикаюсь я, отступая от двери. – Здравствуйте. Что-то удалось узнать? – не сдержавшись, интересуюсь.

Мужчина перехватывает удобней черную папку и машет головой:

– К сожалению, это конфиденциальная информация, – больше не говоря ни слова, заходит в палату к папе и Дану.

Я растерянно таращусь на закрытую дверь. Меня сожрет любопытство. Но я не уверена, что мои нервы выдержат вот прямо сейчас услышать рассказ Титова. Слишком все близко, больно и страшно.

Решаю не испытывать себя на прочность и спускаюсь на первый этаж больницы. Нахожу в фойе тот самый автомат с кофе и делаю сразу два крепких эспрессо. Себе и папе.

Пока машина гудит и жужжит, глубоко тону в собственных мыслях. Настолько, что голос, раздавшийся у меня за спиной, становится неприятной неожиданностью.

– Поговорим, юная леди?

Оборачиваюсь, Ирина Григорьевна стоит всего в шаге от меня. Повесив сумочку на локоть, сверлит своим тяжелым взглядом. Ощущение, что она меня не на разговор вызывает, а на смертный бой! Слишком торжественная гримаса на ее худощавом лице.