Тростник под ветром

Впрочем, аналогичные явления наблюдались и среди гражданского населения. Баки с горючим на аэродромах, в предместьях города Нагано, спрятанные на случай воздушной тревоги в окрестных полях и под насыпями плотин, каждую ночь расхищались жителями соседних поселков. Разграблению подвергались также оставшиеся на складах продовольствие и обмундирование. С учебных самолетов, укрытых в лесу, срывали брезент, снимали резиновые покрышки с шасси,— в короткий срок от самолетов остались лишь голые остовы. Один из пассажиров, рассказывавший об этом своему попутчику, сказал:

— Одним словом, происходит нечто вроде воровства во время пожара... Да, в наше время только тот в выигрыше, кто сумеет не растеряться.

Упадок морали. Об этом много толковали еще во время войны. В чем же причина такого упадка? Само деспотическое правительство породило в народе упадок нравов. Только те, кто сопротивлялся этому деспотизму, у кого не сломилась душа под тяжестью этого деспотизма, смогли сохранить свою мораль в чистоте....

Поезд бежал среди гор, то и дело скрываясь в тоннелях. «Да, пожалуй, ущерб, причиненный войной, сказывается в духовной жизни народа даже острее, чем в материальной...» думал про себя Юхэй.

В середине сентября Юхэй наконец получил подробные сведения о судьбе журналистов, арестованных в Иокогаме.

Во время грандиозного воздушного налета 29 мая американские бомбы падали в непосредственной близости от тюрьмы, однако обвиняемых не выпустили из одиночек—двери их камер так и остались наглухо заперты. Два с лишним часа заключенные провели в ожидании смерти. Во время бомбежки они сидели на полу, натянув на себя одеяла,— единственный способ самозащиты, который им оставался.

Следствие по «иокогамскому делу» началось в июне. Повсеместное разложение нравов среди правительственных чиновников в полной мере сказалось и в мире юстиции; следователь, который занимался подготовкой процесса, вел себя буквально по-хулигански: во время допроса звонил по телефону в дома свиданий, перебрасывался скабрезными шуточками с женщинами легкого поведения, не стесняясь присутствием обвиняемых. В ответ на попытку арестованного дать объяснение по существу громко зевал, усаживался на стул с ногами, орал: «Вон! Убирайся! С таким отпетым вралем разговаривать бесполезно!» Нередко следователь с самого утра являлся навеселе, с красным от перепоя лицом. Трудно было даже приблизительно сказать, когда может наступить конец этому следствию.

Но уже на пятый день после капитуляции следователь внезапно явился в тюрьму й вызвал по очереди Ясухико Мацуда и Кумао Окабэ.

— Вот что, парень, война кончилась, наши подписали капитуляцию, значит нужно и нам поскорее закончить предварительное следствие и передать дело в суд. Ну а после суда всех вас, надо полагать, в тот же день освободят из-под стражи. Давай-ка пиши быстренько протокол показаний.

— Что такое?..— удивился Кумао Окабэ.— Разве протокол буду писать я, а не вы?

— Да уж ладно, не важно, можешь и сам писать... Главное — поскорее.

Всю важность судейского чиновника как рукой сняло, во взгляде сквозило что-то трусливое, подленькое, хитроватое.

— Да, вот какие дела, приятель... Раз война проиграна, тут уж ничего не попишешь...— Маленькие глазки пожилого низкорослого чиновника растерянно бегали за стеклами очков.— Все получилось прямо-таки шиворот-навыворот. Мы-то думали, что Тодзё-сан самый за; мечательный человек в стране, а на поверку молодца-ми-то оказались коммунисты! Ничего не поймешь... Ну да ладно, теперь уж все равно. Главное, нужно скорее покончить с этим вот делом... Понял? Ты тоже, наверное, как выйдешь теперь на волю, начнешь задирать нос. Ведь теперь наступила эта — как бишь ее? — свобода... Ну что ж, желаю успеха... Э, да что попусту толковать... Если наступили такие времена, что, как говорится, камни плывут, а листья тонут... Да, нечего сказать, здорово все переменилось!.. — Он захихикал.

Это говорил человек, облеченный доверием государства, строгий судья, еще недавно выносивший приговоры именем императора. Однако порядок, на который он опирался, отныне не существовал. Законы, на основании которых в течение долгих десятилетий подвергали преследованиям и гонениям компартию, теперь обратились в ничто. По указанию из центра, следствие по делу всех политических преступников должно было быть закончено в кратчайшие сроки, все заключенные подлежали освобождению. Растерянность, охватившая прокуроров и судей, их замешательство, страх за собственную судьбу поистине не поддавались описанию. Каждый из них имел все основания опасаться, что теперь уже не коммунистов, а их самих объявят подлинными врагами, народа.

Спустя неделю всем арестованным по так называемому «иокогамскому делу» вручили обвинительное заключение. А еще через день, когда жена принесла Кумао Окабэ передачу, ей впервые за долгое время разрешили свидание с ним. До сих пор свидания были запрещены.

— Я принесла тебе летний пиджак, потому что все говорят, что послезавтра, после суда, вас сразу отпустят...— волнуясь, сказала Кинуко, дрожа от радости,

К Мацуда тоже пришла жена. Она запаслась даже железнодорожными билетами, чтобы, как только мужа освободят, немедленно уехать с ним в провинцию, куда уже эвакуировалась их семья, и поправить там его расшатанное в тюрьме здоровье. Таким образом, еще до суда стало известно, что все обвиняемые будут освобождены.

Наконец наступил день суда. Это был самый удивительный процесс за все время существования судопроизводства в Японии. Обвинительное заключение по делу Окабэ, которое зачитал судья, совершенно расходилось с протоколом предварительного следствия.

— Этот документ не имеет ничего общего с тем, который я подписывал,—поднявшись с места, заявил Кумао Окабэ.— Председатель суда оперирует подложными документами!

Судья засмеялся трусливым, угодливым смехом и ничего не ответил. Поднялся прокурор и начал произносить обвинительную речь. Она звучала чрезвычайно любопытно.

— ...Обвиняемый Кумао Окабэ,— сказал прокурор,— по всей видимости, не признает себя виновным в коммунистической деятельности, но, с точки зрения органов прокуратуры, он совершил все-таки ряд поступков, которые заслуживают наказания. Однако, поскольку обвиняемый, будучи редактором журнала «Синхёрон», занимает видное положение в обществе, пользуется известностью в журналистских кругах и вообще может считаться человеком довольно заслуженным, следует признать, что он внес немалый вклад в японскую публицистику... Принимая во внимание все эти обстоятельства, можно прийти к выводу, что проступки и заслуги обвиняемого, так сказать, взаимно перекрывают друг друга... Тем не менее вина все же остается виной... На основании параграфа первого закона об охране общественного спокойствия требую в качестве меры наказания трех лет каторжных работ.

Следующим выступил адвокат, которого нанял Юхэй Асидзава для защиты по делу Окабэ. Однако все, что намеревался сказать защитник, уже было сказано прокурором в обвинительной речи. Защитник без всякого воодушевления что-то невнятно бормотал в течение десяти минут, не больше, и закончил требованием полного оправдания.

Под конец председатель суда спросил у прокурора, нет ли у обвинения какого-либо дополнительного мнения. Прокурор, не вставая с места, ответил:

— Окончательное решение предоставляю на усмотрение председателя... Действуйте, господин судья!..

Тогда председатель, повернувшись к обвиняемому, сказал таким тоном, точно спрашивал у него совета:

— Что, если нам прийти к такому решению: два года каторжных работ с отсрочкой исполнения приговора на три года,— иначе говоря, условно?.. Если вы не удовлетворены, вам предоставляется право апеллировать к вышестоящим инстанциям.

В случае подачи апелляции нужно было пробыть в тюрьме еще по крайней мере несколько дней, поэтому Кумао Окабэ согласился с приговором и был тут же освобожден из-под стражи. ,