Тростник под ветром
Шрифт:
— Спасибо, я ничего пить не буду.
Дзюдзиро Хиросэ остановил руку, державшую бутылочку с сакэ, и бросил на Иоко пристальный взгляд. Он уловил в ее ответах какое-то сопротивление. Причина была ему неизвестна. Он не привык думать о настроении женщин, да и счел бы это пустым, обременительным делом. Привыкший общаться исключительно с гейшами пли с наиболее отпетыми из фабричных работниц, которые всегда отдавались ему без малейшего возражения, он с удовольствием смотрел теперь на сидевшую перед ним Иоко, и она казалась ему красивой и исполненной новизны. В ней было что-то свежее, трепетное, как у рыбы, только что вытащенной сетью из глубины моря. И пахло от нее такой же свежестью. Пресыщенный гейшами, он хотел каких-то новых, свежих чувств. Налив сакэ только себе,
Спустя некоторое время Хиросэ вдруг положил хаси и повернулся к Иоко.
— Извините, если мой вопрос покажется вам несколько неожиданным, но скажите, как вы относитесь к тому, чтобы выйти замуж вторично?
— Выйти замуж вторично?.. Я даже не помышляю об этом.
— В самом деле?
— Почему вы спрашиваете?
Она понимала, что не следует задавать этот вопрос. Ге,ЧП она спросит, разговор, которого она боялась, надвигался на нее вплотную. Сознавая, что спрашивать об этом нельзя, она все-таки не смогла подавить желания услышать, что он скажет в ответ. И он сказал:
Просто я думал, что если бы вы считали возможным выйти замуж еще раз, то было бы хорошо, если бы вы стали моей женой. Скучно жить одному.
— Я не люблю военных.
Хиросэ весело рассмеялся.
— Так ведь я уже не военный. Я теперь гражданский, самый что ни на есть гражданский, да к тому же еще инвалид... Я тоже был уже однажды женат. И я пришел к выводу, что если уж жениться во второй раз, так хорошо бы иметь как раз такую жену, как вы.
— А что случилось с вашей супругой?
— Мы разошлись. Сегодня окончательно упаковали все ее вещи, завтра их отправляют. Так что с этим вопросом раз и навсегда покончено.
— В каком полку вы служили?
— В полку Сидзуока, в тридцать четвертом.
— Вам случалось бить солдат?
— Бить? Еще бы! Солдат — все равно что лошадь или собака, без побоев команды не понимает. С солдатами нежничать не приходится, иначе воевать было бы невозможно.
— И когда вы их избивали ногами и кулаками, вы им не причиняли увечий?
— Иногда случалось. Но наказания необходимы для поддержания воинской дисциплины.
При этих словах гнев, накопившийся в душе Иоко, вспыхнул с новой силой.
— Значит, вы и теперь считаете, что поступали правильно, избивая солдат?
— Да ведь я не потому их бил, что просто руки чесались... Нельзя было иначе.
— Значит, вы не раскаиваетесь?
— Признаюсь, особого раскаяния не чувствую.
— А вы не думаете, что люди, которых вы истязали, их родные и близкие страдали и ненавидели вас за это? Ведь и солдат—человек!..
— Может быть. Но это просто по несознательности. Дело ведь не в личностях. Вне службы мы все равны. В гражданской жизни нет деления на старших или младших по званию. Действительно, если поразмыслить, военная служба — паршивая штука. Мне самому в первый год здорово доставалось. Бывало, сапоги плохо начистишь, и заставят тебя вылизывать языком подошвы... А эго уж настоящее надругательство... Да, нехорошо служить в армии слишком долго. Человек там, как бы >и> выразиться, грубеет, что ли... Одним словом, скучно там. Тоска начинает одолевать... В последнее время я опять что-то затосковал... В самом деле, ведь у меня пет никого близких на свете, поэтому и интереса в жизни нет никакого. С тех пор как я демобилизовался, я уже получил двести тысяч иен чистой прибыли на своем предприятии, а что толку? Никто не порадуется со мной имеете. Нет, так дальше продолжаться не может. И вот захотелось вдруг вас увидеть. Ну, и наконец удалось уговорить вас прийти... Я понимаю, такие вопросы не решаются в одиночку, ведь и у вас, наверное, имеются свои соображения на. этот счет, да и родители ваши еще не известно как отнесутся к моему предложению... Одним словом, я прошу вас подумать...
Разговор незаметно отклонился от прежней темы, Хиросэ говорил только о том, что его
интересовало. Намерение Иоко заставить его просить прощения за преступление, совершенное против Тайскэ, не увенчалось успехом: вышло так, что, вопреки ее планам, в наступление перешла не она, а Хиросэ. Однако вел он себя, сверх ожидания, скромно и сдержанно, и его речь производила впечатление вполне искреннего признания. Однако душевное целомудрие не позволяло Иоко слушать дальше такие слова.— Спасибо, но в ближайшее время я не собираюсь выходить замуж, и если вы намерены говорить об этом, то не стоит продолжать разговор...
— Вот как?.. Значит категорический отказ?
Да, мне кажется, лучше сразу ответить ясно.
Некоторое время Хиросэ пристально смотрел на строгое, холодное лицо Иоко. Потом встал и, слегка прихрамывая, принес из соседней комнаты сигареты.
— Я мог бы подождать год или два...— сказал он, иге еще стоя.
Иоко резко качнула головой в знак протеста.
Хиросэ молча смотрел на сидевшую перед ним женщину. Белизна ее шеи особенно заметно бросалась и глаза при ярком электрическом свете. Эта Кодама-сан 1ПНК1 относилась к неизвестной ему категории женщин — |р\лподостуйная, почти недостижимо далекая. И в то же время бесконечно желанная. Пожалуй, и впрямь прав был Кусуми, сказавший, что чем капризнее женщина, тем она загадочнее и, следовательно, привлекательнее. Хиросэ манила эта загадочность. Однако долгие ухаживания были не в его вкусе. Иоко сидела не шевелясь, сложив руки на коленях. Но даже эта неподвижная поза говорила о непримиримом сопротивлении. Уловив это сопротивление, Хиросэ внезапно почувствовал, как в нем просыпается желание сломить ее упорство. В нем вспыхнуло то безудержное, туманящее рассудок, неистовое желание борьбы, желание сломить и подчинить себе чужую волю, которое находило на него в те минуты, когда он избивал солдат, которое заставило его несколько лет назад на плато у подножия Фудзи повалить на землю Тайскэ Асидзава и изувечить его до полусмерти.
Он положил сигареты на стол и, подойдя к Иоко, взял ее за плечо. В ту же секунду, словно она ждала этого, Иоко резким движением сбросила его руку. Вспыхнув от гнева, Хиросэ с проворством хищного зверя схватил ее в объятия и стиснул с такой силой, что Иоко не могла шевельнуться. В своем физическом превосходстве Хиросэ не сомневался. Но женщина в его объятиях оставалась неподвижна, как камень. Он не замечал ни намека на ту мягкую, игривую гибкость, которую он ощущал в гейшах, когда обнимал их. Все такая же упорная и непримиримая, она и теперь продолжала сопротивляться.
Почувствовав эту душевную жесткость, Хиросэ вдруг понял, как гадко, в сущности, было бы силой взять эту женщину. Она будет презирать его — вот и все, чего он добьется. И он изменил тактику. Вместо того чтобы действовать, он начал говорить тихо, над самым ухом Иоко:
— Если ты в самом деле ни за что не согласна, что ж, тогда делать нечего... Но прошу тебя, подумай еще. Я буду ждать, слышишь? Я много думал, прежде чем начать этот разговор, но теперь решил твердо и окончательно. Во что бы то ни стало ты должна быть моей. Тридцатого числа приходи еще раз, хорошо? Во вторник на той неделе... Придешь?
Иоко слушала не шевелясь, напрягаясь всем телом. Ее знобило, хотелось закрыть уши, чтобы не слышать слов, звучавших над самым ухом. Ее не оставляло отвратительное ощущение, словно она вся измазалась в какой-то грязи. И в то же время она с ужасом сознавала, по ее все глубже затягивает в эту грязь. В душе поднималось непонятное, похожее на отчаяние желание с годиной броситься в этот омут, оставить сопротивление. I 1.111. безвольной, грязной... ей чудилось в этом какое-то колдовское очарование. Когда голос Хиросэ умолк, они словно проснулась от сна, с испугом увидела, что он все еще обнимает ее за плечи, и, упершись локтем и грудь Хиросэ, поспешила освободиться. Потом в упор Взглянула ему в лицо своими иссиня-черными горящими глазами. Это был взгляд, ищущий любви и в то же время требующий доказательства искренности, взгляд, одновременно испытующий и сомневающийся. Хиросэ не уклонился от этого взгляда.