Туата Дэ

Мальчик покосился на особенно здоровенный шар и вдруг понял, что это глобус. "Про глобус мастер ничего не запрещал", сообразил он. Разговор не умолкал. Маленький уборщик бесшумно отставил метлу, оперевши её на чучело медведя рядом. После этого он встал у стола на цыпочки, вытянул шею и заглянул в хрустальный артефакт.

Северный полюс глобуса удерживался на тончайшей игле, блестящей, словно льдинка. Дуга охватывала сферу сбоку. Мальчик залюбовался полярным блеском – казалось, в глобусе танцуют тысячи звёзд, не нуждаясь в ночи. Но затем он проследил взглядом по дуге. Вниз, вниз, к основанию – совершенно чёрному раструбу, который впивался в Южный полюс, словно шип.

Чем дольше подмастерье вглядывался, тем гуще клубилась тьма в брюхе глобуса, как будто укушенного ядовитым...

– Конец!

От взмаха пальцев Аллегро диорама рассыпалась по столу на детальки.

– Раз, два, три... – считал Аллегро, вынимая фигурки из кучи мелочёвки, – четыре. Положил три, получил четыре. Остался в выигрыше, как ни крути!

Блестящие и цветные, фигурки троих персонажей он сгрёб в ладонь и сунул в складки одежды, где таились щели карманов. Четвёртая игрушка осталась – застывшая капля в металлической оправе.

Аллегро повертел в пальцах глобус. На миниатюрной штучке виднелись линии меридианов, поблескивая в свете единственного окошка. Но ещё виднелся собственный внутренний свет, а к нему и тьма на самом донышке.

– А ещё у него есть раструб, хм. – Аллегро повертел штуковину, но всматриваться в основание не стал – не решился?

"Кому же подойдёт такой артефакт, чей он?" – размышлял Аллегро, глядя на глобус вскользь, чтобы не видеть его глубины, но и не терять из поля зрения.

Он подошёл к окну, откинул невесомую занавеску. Он любил, чтоб было светло, но неярко, а Тео, видно, вовсе не желал контактировать со внешним миром, потому отгородил именно этот светлый угол. Аллегро нашел его и занял. Идиллия.

Сегодня окно определенно выходило в сад. Дорожка уходила в туман мимо яблонь. На крыльце веранды сидел Флёйк, с опущенными плечами. Любой бы догадался, что парень не тянется сейчас к новым историям. Вернее, любой, кто обладает достаточным сочувствием.

– Определённо стоит попробовать, – воодушевился Аллегро.

Он сжал в кулаке глобус и хлынул в сад.

Литые фигурки даже в кармане никак не могли угомониться.

– Я же сказал: нет никакого места! Место – это состояние души! – бурчал мастер. Он вынужден был одной рукой держать очки, чтобы те не соскользнули снова.

– Ну и какую же душу мне вскрыть, чтобы обрести искомое? – язвил в ответ посетитель. – Вашу?

– Да хоть бы и мою! – распалился старик. – Думаете, я старый пень без сердца? Да? По глазам вижу, – он прищурился, – что именно так и думаете.

– Шиз, ну куда тебе мысли читать... А может, это ты меня хочешь вскрыть, а? Я видел, на прилавке лежали и скальпели тоже! Старик, да ты определённо тайный маньяк, у меня нюх на таких.

– В следующий раз на прилавке будет стоять табличка "Жопочтецам вход воспрещается!"

Глава VIII

Дверь в помещение временного задержания открылась. Свист ветра снаружи ударил по ушам Соколова, примешавшись к его неистовой головной боли. В соседней камере раздался недовольный кашель. Металлическая решётка перед глазами Соколова размылась окончательно.

– Никак нет, господин ротмистр! – воскликнул вахтенный, Гублицов, или Гублинский. Губли-что-то-там. Соколов уже забыл эту мелочь. – Заключённый восемь-два-точка-шесть-два-семь ожидает перевода на Копянку.

Зубы Соколова свело нервной дрожью. Он попытался сфокусировать взгляд. Ничего не получалось. До прибытия на "Копянку" он не доживёт. К утру окочурится.

– Куда? – удивлённо переспросил незнакомый басистый голос.

Это было что-то новенькое. Соколов представил себе ротмистра как упитанного здорового лба лет тридцати пяти – сорока. Морда наглая, пальцы толстые, глаза ошпаренные. Смотрит на вахтенного Гублийского так, будто это не он сам зашёл в карцер, а вахтенный заскочил к нему в кабинет. Ротмистр в хорошем расположении духа, готов пригубить ещё рюмашку и знатно подъебать. Да так, чтобы ещё недели две-три по всему городку весёлые слухи ходили, а вахтенный повесился в сортире в конце месяца.

Соколов улыбнулся. "На Тайгумире, в свете вспышек грома!", доносится до него гимн ночного марша сквозь толстые стены карцера. Судя по голосам, это третья рота. Рассосно-показательная. В наряд по роте заступил унтер-офицер Кашимильский, страстный фанат экстремальной физподготовки и гимнов собственного авторства. Количество первого напрямую зависело от качества исполнения второго ротой, во время ночной выгулки.

– Виноват, товарищ ротмистр, – быстро отвечает вахтенный Гублийчиков. Голос неровный, сам вахтенный невыспавшийся. – Заключённый ожидает перевода в городок спецзназначения Изокопи-шесть-семь, согласно приказу, кх-кхм...

Вахтенный Губликов запнулся. "Ебальник на ноль подели, Сосников!", раздалось из дальних камер. Из другой камеры, в том же направлении, раздался короткий и оглушительный ржач. Невменяемый смех быстро сменился болезненным кашлем той же громкости и затих. Уснуть этой ночью было решительно невозможно.

– Веди меня к нему, – говорит ротмистр. Вероятно, он при этом смотрит на часы, или в потёмки за небольшим смотровым окном, или просто вспоминает, который нынче час. Времени у ротмистра нету. Срочные приказы или долгожданный личный досуг. Какая-то тёлка?

– Есть! – отвечает вахтенный Гублишкевич. Несказанно радостный, что ему больше не придётся светить лицом перед невесть откуда взявшимся ротмистром.

– Пить! – раздаётся ответный возглас из дальних камер. – Гублибла, кончай трындеть! Люди спят.

Пол, на котором лежит Соколов, начинает вибрировать. Лежащий на полу мужчина средних лет представляет себе растерянное лицо вахтенного, идущего впереди. "Не забудем Мейзелу родную! Не умрём в пустыне кольцевой!", послышались сквозь стены последние строчки гимна.

– Это он? – спрашивает незнакомый ротмистр. Его силуэт практически сливается с потёмками. Отделить одно от другого нереально.

– Так точно, господин ротмистр, – подтверждает вахтенный Гублиблабла. Он едва виден, стоит у края камеры. Косится одним глазом на полумёртвого Соколова, другим глазом – на ротмистра.

Ротмистр прищуривается, или задумывается. Соколов понятия не имеет, что именно происходит перед его полуслепыми глазами. Какая-то невнятная пауза.

На мгновение, всего лишь на мгновение, Соколов замечает до боли знакомый блеск двух точек, предположительно являющиеся глазами ротмистра. Линзы, подумал Соколов. Сканирует меня, падла. Идентифицирует личность. Не доверяет вахтенному Гублийсу. Может, даже оценивает общее состояние моего организма.