Туманное Звено. Стихотворения

МУЗЫКА

В молчании, конечно, нет увечья — молчащего калекой не зови, — но бедная природа человечья для пения нуждается в любви. Любовь — язык до звука сократила, и звук ввела в запретный мир примет, и черепа коробку превратила в огромный музыкальный инструмент. Не удивляйся, ночь, что облаками мне кажутся во тьме твои леса, что облака плывут ко мне клоками — мне музыка вздымает волоса. Исходит допотопною тоскою сознанью неподвластная душа, спеша одушевить моей рукою негнущийся конец карандаша. Лишь музыкой к несчастью я дышала, могу ль ее за это я карать? О музыка, не ты ль мне жить мешала, не ты ли мне поможешь умирать!

ПИСЬМО

Машинка сделана из стали, но я ей говорю: дыши. Я благодарна Вам, что стали Вы пищей для ее души. Я Вам пишу. Я не Татьяна, и не Онегин, знаю, Вы. Но нет строенья без изъяна, и нет без сердца головы. Тень Ваша ночью предо мною. Она ведет меня туда, где под восточною луною бараньи движутся стада. Там кажутся волной бараны, пастух ныряет в их гурьбе. Там мудрецы врачуют раны и боль других берут себе. Я вижу розовые горы, лазурь персидской бирюзы и перл мерцающий, который есть воплощение слезы. Жизнь устрицы — в растворе соли, цвет устрицы — смиренья цвет. Но перл, сиянье скрытой боли, останется на много лет. Переживет он известь створок, и фосфор птичьего яйца, и кости тех, кто так мне дорог, как этот перл — казне купца.

ПОЕЗД

Пей, паровоз! В тебя вливают воду, тебе кидают черных гор пласты. И жидкость, вырываясь на свободу, рождает пар. Им пользуешься ты. Я не живу, я нахожусь на свете проездом через собственную жизнь. Совсем в конце, почти уже в просвете туннеля, вижу, страсть моя лежит. Жестокий час! Опасно нарастает спор поезда во тьме с самим собой. Когда в туннеле облако растает, страсть сделается вдруг моей судьбой. На станции, с непринятым прошеньем, останется усталый человек. Жизнь каждая кончается крушеньем: и было так, и будет так вовек.

СУДЬБА

Судьба моя играла с жизнью в кости, наперекор препятствиям храня для тайной страсти кровь мою и кости: судьба со мной, но жизнь — не за меня. Она причина скрытых сокрушений. Но как отнять у страсти все права? Лишь с нею я дойду до возвышений души моей, и буду я права. Страсть — часть крыла, того крыла, на коем слетают к нам и ангел, и гроза. Но шла не с бурей в жизнь я, а с покоем и с помышленьем, чистым как слеза. Зато душа, забыв земные узы и вытянувшись, духом станет вновь: любовь есть для нее рожденье музык, и музыка есть для нее любовь.

ЖЕМЧУЖИНА

Слезу любви мы сами порождаем — так устрицею жемчуг порожден. Слезой мы никого не убеждаем, но было так с начала всех времен. Сначала перл лежит в растворе соли, внутри него песок иль паразит. Но, дав ему нетленный отблеск боли, нас устрица сияньем поразит. Душа растет, когда земные руки напрасно простираются во тьму. Рост сердца начинается от муки: лишь слезы научают нас письму.

СТОЛЯР

В душе мы два теченья различаем, душа у нас — чудесный водоем: она полна, когда мы получаем, еще полней, когда мы отдаем. Мы любим тех, которые нас губят, мы губим тех, которые нас ждут. Так дровосеки руки леса рубят, а руки те — им топливо дадут. Пусть кость моя невелика размером, но правду я как великан рублю, и правило я подтвержу примером: Вы — губите меня, я — Вас люблю. Бывает счастье даже и в несчастьи: столяр обрызгал кровью свой верстак, но он построил крест из главной части доски своей. Ну что ж! да будет так.

ГРАНИТ

Во мне одной, к несчастью, два лица (раздвоенность обличий нелегка мне): одно — вовне, как скорлупа яйца, другое — в глубине, как жила в камне. Но в камень был заложен динамит, и силою огня гранит взорвался. Огонь прошел, но пласт еще дымит — утес взлетел: как я, он к небу рвался. Рисунок жил заложен был давно, и по рисунку раскололся камень… Не динамит мое вскрывает дно, а музыки в меня всеченный пламень. Едва ли мне удастся Вас забыть — не потому, что так я Вас любила, а потому, что удалось Вам быть огнем, которым душу я рубила.

ОДИНОЧЕСТВО

Напрасно жизнь нас утешает снами — ладони наши наяву пусты. Лишь жалость впрямь и вплоть должна быть с нами, всё остальное — плод ночной мечты. Вотще на слово трачу ночь и день я, никто меня о слове не просил… Наличье душ — сплошное заблужденье, нет в нас души, есть только проба сил. Но нас неверная пленяет битва — и в бой лечу я, рвенье крыл кляня. Пусть мертвой матери моей молитва предохранит от гибели меня.

ПЕСОК

ВОСПОМИНАНИЕ

Памяти В. Долина

Всё клонится, и всё идет ко сну. Закат лучи и тени удлиняет… Последнюю и первую весну во мне рука любви соединяет. Так много о любви прочла я книг, что книгою любовь к любви убила, и все-таки, душа, в последний миг я вспомню только то, что ты любила: то было небо с бледной синевой, вдоль набережной шов травы весенней, и стук копыт по чистой мостовой в пустое утро, в утро воскресенья. То был туман с мерцаньем фонарей, и тусклых вод текучие траншеи, и груди чаек, реющих вдоль рей, и грусть лебедок, вытянувших шеи. То был наш порт (за соль, за ветер, за превозмогающий нас вой сирены…). То были также светлые глаза — шли мученики с ними на арены. Пусть три сестры — надежда, и любовь, и вера — злом неверия убиты: всё потеряв, мы всё находим вновь, пред тем как лечь для тления под плиты.

ТРЕУГОЛЬНИК

Обычно угловат над морем мыс, кончается углом рисунок лодок, краеугольна печь рыбачьих мыз и треугольны головы селедок. Глаз маяка, от солнца золотой, слепит рыбачий глаз, как рыцарь шпагой. Широкий пляж с янтарной мелкотой распластан между дюнами и влагой. Почти забыты мною латыши, остыла я к воде и к водолазу, но первый угол здания души я прислоню к либавскому лабазу. В окне дитя, схватившись за косяк, в матроске сине-красной с белым бантом, висело как живой трехцветный стяг, воскресным увлекаясь музыкантом. К несчастью, музыкальный город был настроен на дождливую погоду, и чайки, снизив треугольник крыл, зигзагами предсказывали воду. Но вдоль квартир, имевших вид змеи, картонная меня возила лошадь, а в сквере ноги быстрые мои сверкали в Треугольника калошах. Подняв три церкви равной высоты (о, свод с тремя небесными ногами!), казался город мирной суеты треножником, стоящим над снегами. Морской старик с соленой бородой тремя зубцами бился там о гавань. Был треуголен парус над водой, в которой плотник Петр Великий плавал. С убийственной длиною шли дожди, стремительно шел ветер, влагой полный, и сногсшибательные, как вожди, шли к берегу трехъярусные волны.

ГАВАНЬ

Купаясь в океанской пене, портовый спуск лишен травы, но крыты нижние ступени зеленым илом синевы. С жезлом — враждебной контрабанде свет зажигая до зари — прошел фонарщик. По команде упали в воду фонари. Девчонку в пепельной рубахе на дальний буер отнесло. Приснились ей в последнем страхе и рваный веер, и весло. В морской часовне гаснут свечи. В жаровне жарят камбалу. И, раздвигая мерно плечи, матрос гуляет на балу. Свирепый ветер кулаками срывает с палок паруса, но и сегодня с рыбаками еще бывают чудеса: их не пугает гибель лестниц, канат в клокочущей воде и глазки крыс, хвостатых вестниц, покинувших корабль в беде.