Туманное Звено. Стихотворения

I

РЫБА

Кто тщетно ищет — не беднее

того, быть может, кто нашел.

Каролина Павлова

Судьба дала мне снов с излишком и сердца учащенный бой, но к сожалению я слишком упорно занята собой. Душа во мне от слез сырая: мне дождь осенний нипочем. Несу, от боли замирая, куль соли за своим плечом. Я лью живой раствор в сухие слова и знаю для чего: нужна соленая стихия для продвиженья моего. С колючей костью в узком теле и с удлиненной головой — похожа я и в самом деле на гостя хляби вековой. Есть многое во мне от общих, от первых наших предков — рыб. Слова мои и чувства, в общем, как рыбьи позвонки остры. Пусть нет для жажды утоленья — в соленое погружена — не ледяной струей мышленья, а сердцем — я дойду до дна.

КОСТЬ

Я укололась рыбьей костью, когда мне было восемь лет, и вскоре увидала гостью, мрачней которой в мире нет. Неся мне страх двойной потери — души и тела заодно — она вошла ко мне не в двери, и даже не через окно. Нет, чрез уколотую руку, тугую, толстую как ствол, давая ей такую муку, как дровосеку гнезда пчел… Так, в забытьи, во сне бессонном, боролся мой оглохший лоб с жестоким ядовитым звоном, почти его вогнавшим в гроб. Зато, когда в жару дрожала я в восень лет (иль девять зим) узнала я иного жала жар… Этот огонь неугасим. Не танцевала никогда я на ученическом балу: я с внутренним огнем, худая, сидела, в мае, на молу. Сырое солнце целовало ртуть рыб в баркасе с черным дном и глянец моего овала (оставив крапины на нем). Горел закат на каждом крове, и яд стиха проник в меня… Чудесным зароженьем крови и до сих пор страдаю я.

УЗЕЛ

На ярмарке в ушах цыганки вещей загадочно качается кольцо: имеется почти у каждой вещи лицо для всех и тайное лицо. В расщелине арбуза или дыни видны нередко слоя два иль три: то что снаружи кажется твердыней, пленяет нежной мякотью внутри. Но нелегко в цветение пуститься растению над глиняным горшком. Не каждый цвет умеет распуститься: иной цветок закручен, точно ком. В обыкновенном зданьи из бетона куст чайных роз закрыл одно окно. Ужель той розе в качестве бутона родиться и увянуть суждено?

КОЛЕСО

Грохочет гром… Но желтою слезой блистает мед в коробочках из воска. Желая ознакомиться с грозой, навстречу грому катится повозка. Возок — из многих состоит частей: оглобли, кузов, ось, колеса, доски. А человек — из крови и костей, из помыслов возвышенных и плоских. Летит назад дороги полоса под круглыми ногами колесницы. Неправда ли, основа колеса — окружность, сдерживающая спицы? Жизнь, вдохновение и мастерство охвачены одним железным кругом, чтоб трепетало наше существо, чтоб мы умели говорить друг с другом.

ОСВОБОЖДЕНИЕ

Георгию Раевскому

Язык телесный, ты — для огорода, где сладок вкус и меда и стручка. Но потрудись за тех, кого природа духовного лишила языка. Давай поговорим с тобою просто за тех, кто не находит слов прямых, за тех, в ком мысли маленького роста — за жен косноязычных и немых. Жена построит шаткие устои, извилины ума в себе любя. Ей нужно чувство: самое простое — освобожденье от самой себя. Такая сила ей необходима, чтоб о земных препятствиях забыть, чтоб быть тропой в тайге непроходимой, чтоб быть в ударе… чтобы просто — быть!

ГРОЗА

Блистательно вздымает месяц новый над городом свой одинокий рог. Залогом счастья, в образе подковы, лежит он на скрещеньи двух дорог. Одна — полна небесного влиянья, таит другая — груз земных страстей. Но есть в кресте дорог квадрат слиянья, и зрелище грозы из двух частей. Гроза и страсть явления природы, без коих воздух жизни слишком тих. Но нам в грозу нужны громоотводы, чтоб молния могла вонзаться в них. Жена слаба: едва ль она забудет, что вышла из Адамова ребра… Но пусть в грозу всегда со мною будет стальной отвод чернильного пера. Высоким острием души приемлю неотразимый и нежданный дар. Но усмиренно удалится в землю, пройдя по стержню, грозовой удар.

СКАЛА

Тот знает, кто во тьме себя искал, что не всегда смеются зубоскалы, что слезы в пьяный капают бокал, что над собою плачут даже скалы… Где пахарь, и стрелок, и рыболов приподнимают шляпы с петушками, там гребни горных сахарных голов стоят под сахарными облаками. Там реет петушиное перо над войлоком тульи и над забором, и ветровое горное ребро спускается невозмутимым бором. Должна еще одно сказать я вам: там есть необычайные утесы… Край шляпы прижимая к головам, на край скалы глядят каменотесы. Не на вершину, в мире тишины, где снег, как серебро, средь камня вкраплен, а ниже — на отвес глухой стены — той, из которой выступают капли… Ту влагу твердокаменных пород не сушат даже горные морозы. Взгляните: из скалы — из года в год — сочатся человеческие слезы. Известно ль вам, что сладостную соль родит сама в себе порода эта? Что настоящая пронзает боль и вымышленную любовь поэта.

РАЗДВОЕНИЕ

Не видя караваев хлеба, из войлока создав диван, под снежной пеленою неба ведя собачий караван, разбуженная тишиною, связав со снегом жизнь свою не самоедкой ли смешною я перед вами предстою? В одной из жизней самоедкой я, без сомнения была: саму себя душою едкой люблю я разъедать дотла… Сплетутся мысли пауками (опутать сердце разум рад!) и головными хоботками изъеден мой сердечный клад. К нему сиянье не вернется, хотя он, как и прежде, чист: он потемнеет и свернется, как змейка иль осенний лист.

ПЕЧАТЬ

Под осень мысль сидит на берегу, блестящих рыб ловя рукой искусной. Хотя себя от чувств я берегу, в основе мысли есть обычно чувство. Но я в суровом выросла краю, где в тупиках остроконечны зданья. Их крыши заострили мысль мою, и суше я, чем многие созданья. Послушна голове моя рука. На мне пятно рассудочной печати. И тайные страницы дневника, признаться ль вам? пишу я для печати.

СОЛОВЬИ

Лунный лик, законченный вполне, смотрит на листы мои не всуе: я пишу охотно о луне, строчками лицо ее рисуя. У луны есть странная черта: у нее непрочны очертанья… Вот сейчас луна уже не та, что была в начале начертанья. Есть четыре облика луны: фас, два профиля и половина. Обе половины мне видны на основе ночи соловьиной… Стонут соловьи в любом краю. Различая листьев шепот робкий, мысли о прошедшем достаю я из черепной своей коробки. Память, взгляды выше поднимай! Помнишь, за общественным строеньем сад был ежегодно в месяц май полон соловьиным настроеньем? Горизонт был слева розовей, а направо падал полог черный… В эти ночи каждый соловей был куском серебряного горла.

УЛИТКА

А.В. и Л. Е. Румановым

Одним даются извлеченья из всех греховных повестей, другим — лишь доблесть отвлеченья от человеческих страстей. Та доблесть пишется курсивом, невидной кровью иногда… И все-таки, чтоб быть счастливой, я слишком, кажется, горда. Есть души, что горбы таская, скрывают горнее на дне. Быть может я сама такая и горб улитки есть на мне?