Тверской баскак. Том Пятый

На этой строчке я как-то враз успокоился, вдруг осознав, что тон письма больше похож на рапорт победителя, чем на вопль покаяния. Ясно же, потеряй я пост консула, так и он, Острата, наместником бы моим не усидел! А этого в письме, явно, не просматривается.

— Ладно, — Бормочу вслух, — заинтриговал ты меня боярин! Слов нет, заинтриговал!

Читаю дальше.

'Остаток зимы и всю весну я с князьями вел переписку. Не со всеми, а в первую очередь с теми, кто не такой упертый как Глеб Смоленский и кого, если не припугнуть, то купить можно. Константину Полоцкому я написал, что мол зря ты, княже, кусаешь руку дающую. Думаешь, татарва разогнала литву и Товтивил боле не опасен тебе. Зря! Монголы уйдут в степь, и литва вернется. Вот ты и спроси себя, тогда долго ли ты без поддержки Твери на столе отцовском усидишь? А ведь Тверь — это Фрязин, консул он или нет, и обид Фрязин не прощает.

Анциферу же, воеводе Василия Московского, тож напомнил, что без нашего слова Смоленская родня жены княжевой враз его сожрет и не подавится. Ведь каждый на Москве знает, что князь Василий человек робкий и мнительный, жене своей слово поперек сказать не может, и потому родни смоленской там с каждым годом все прибывает и прибывает. Воеводу они хотят своего поставить, и Анцифер у них поперек горла стоит. Он это прекрасно знает, и потому слова мои в удобренную почву упали.

Но боле всего я к выборам в Твери готовился. Понимал, коли в Твери усидим, то и весь Союз за нами будет. Во все слободские концы своих людишек разослал, дабы слух пустили, что Фрязина бояре да князья хотят смести и все хорошее, что он сделал, назад повертать. Народ тверской всполошился, ведь, право слово, при тебе жизнь на Твери сильно поменялась к лучшему. Про голод народец вообще забыл, про разруху тож, разжился, жирком оброс, а ныне, когда полон и добыча идет на Тверь потоком, так всем тока в прибыль. Опят же люди видят, за кого их консул на краю земли воюет. В общем, немного переборщили мои радетели со слухами. Народ тверской возмутился да распалился сильно, аж до волнений дошло. Несколько дворов боярских пожгли, но никого до смерти не извели, тока Якуну пришлось на время из города съехать от греха. К маю страсти поутихли, посевная началась, а в июне народ тверской собрался и всем городом избрал тебя, Иван Фрязин, консулом на следующие пять лет. Эта весть все круто поменяла. Те князья, что на поводу у Глеба Смоленского и Михаила Черниговского пошли, враз осознали, что сплоховали. Ведь не дураки чай и понимают, что в Твери вся сила. Кто на Твери консул, тот и во всем Союзе верх держит. Константин Полоцкий враз примчался и втихую поклялся, что завсегда за Фрязина стоял, а зимой что смуту поддержал, так то бес попутал и боле такого николе не будет. За ним и многие другие князья потянулись, так что в июле, когда княжья палата собралась и проголосовала, расклад вышел такой. За Ивана Фрязина прокричали семнадцать из восемнадцати членов палаты, тока Глеб Ростиславич Смоленский промолчал. Как с князьями порешали, так потом и с Земским собором все прошло гладко. Хоть многие депутаты и глядят на Тверь завидущими глазами, да за спиной зла желают, но где сила и их выгода понимают. Опять же для всего люда на Руси Тверь с именем Ивана Фрязина неразрывна, а перемен, как известно, у нас не любят. Проголосовали все депутаты за тебя, Фрязин, и даже Смоленск вопреки воле князя своего тож за тебя голос свой отдал!'

Отложив свиток, я нервно поднялся. С одной стороны, все хорошо закончилось, и можно бы вздохнуть с облегчением. Хотел выборы перенести на год, а теперь и нужды нет. Выбрали уже, правь себе дальше еще пять лет. Острата опять же показал себя достойно, не подвел, не предал, и даже сам, в одиночку, из такой непростой ситуации вырулил. Это дорогого стоит, а с другой…

«Блин! — Выругался я про себя. — Ведь пока я тут всякой ерундой занимаюсь, я мог все потерять! Все, что я двадцать лет строил, на что, можно сказать, жизнь свою положил!»

Ощущение неприятное, и, наверное, сейчас со стороны я выгляжу растерянным. Чувствую это и напускаюсь на самого себя.

«А чего ты хотел?! Сам же демократию эту развел! Союз городов, власть народа, и все такое прочее! Вот и кушай на здоровье, да еще спасибо скажи Острате, а то вернулся бы в Тверь никем! Как в сказке, приехал бы в свой терем, а там тебя морда наглая встречает. Кто такой?! А ну подь отсюда, голытьба!»

Картинка вроде бы стремная, но мне совсем не смешно.

«И что бы ты сделал?! Вызвал Ерша или Хансена и приказал бы навести порядок?! Они бы навели, тут сомнений нет!»

В том, что армия в любом конфликте встанет на мою сторону, я абсолютно уверен. Рязань, Смоленск или Берлин моим бойцам совершенно по барабану кого вразумлять. Я единственный командир и авторитет, который они признают! Я отдаю приказы, я плачу им жалование, и за меня они будут сражаться с кем угодно и когда угодно. Это моя армия, я ее можно сказать родил и выпестовал!

«И что?! — Вновь пытаюсь понять самого себя. — Вот поперли бы тебя со всех постов, чтобы ты сделал? Перешел бы Рубикон, как Цезарь?! Или смирился, и начал бы как Домициан капусту выращивать?!»

Ответа у меня нет, но я понимаю, что он должен быть.

«Если ты по-прежнему настаиваешь на демократическом устройстве Союза городов Русских, то должен быть готов расстаться с властью в случаи поражения на выборах. Ежели нет, то нечего и в игры дурацкие играть! Объявляй себя царем и будешь править до конца жизни!»

Все это я, конечно, в сердцах! На самом деле я уже все обдумывал и не раз. Ведь я и выбрал когда-то Союз городов, как альтернативу монархии с ее бесперспективностью. Нет у меня желания, опираясь на Орду, бороться с другими князьями ради усиления собственной власти.

«Ведь в чем вся твоя затея была, — вновь накидываюсь на самого себя, — чтобы в новом государстве у имущего класса были легальные возможности бороться за власть. Чтобы не было вековой гражданской войны и чтобы аристократия не подмяла под себя города, надев ярмо на свободное купечество и ремесленников».

Враз успокоившись, я непроизвольно жестко сжал губы.

«А раз так, то не нервничай и не грузи себе лишнего! Никто тебя реальной власти не лишит! Даже если ты потеряешь пост консула, то за тобой все ж останется пожизненное место в палате князей, а еще два десятка заводов и фабрик, земля в Твери, Курске, Чернигове и на Брянщине, Военно-Сберегательный банк, место председателя Тверского торгового товарищества, да еще много всякого, чего и не перечислишь. То бишь, консул ты или нет, а все равно ты остаешься самым богатым и влиятельным человеком как в Твери, так и на всей Руси!»

Прочитав самому себе вразумляющую нотацию, полностью прихожу в себя и вдруг понимаю, что сна уже нет и в помине.

«Раз так, — бормочу, смирившись с тем, что впереди ждет бессонная ночь, — то надо писать Острате ответ. Да и про новое товарищество с немцами надо бы уведомить. А то приплывет герр Франц в Ревель, а его там Ерш ядром чугунным угостит!»

Беру перо и, отточив его ножом, макаю в чернильницу. Писать этой штуковиной крайне неудобно, это вам не шариковая ручка. Я хоть и приноровился уже за столько лет, но, пользуясь положением, предпочитаю надиктовывать Прохору, чем возиться самому. Сейчас уже ночь, и поднимать Прошку рука не поднимается, поэтому пишу сам.

После положенных приветствий и одобрения его действий на выборах чутка вставляю за несвоевременное донесение. Затем указываю уведомить меня о состоянии дел по осаде Ревеля. Ведь я до сих пор не знаю, взял Ерш город или нет. И только после этого перехожу, наконец, к сути.

«Ежели город Рнвель взят нами на щит, то по первому зимнику отправь торговый караван в Ревель и накажи возглавить его боярину… — Отставив перо, задумываюсь на секунду и все же пишу. — Малому Фрол Игнатичу».

Да, боярин не из моего ближнего круга, и прежде, чем остановиться на кандидатуре бывшего наставника князя Ярослава, я многих в уме перебрал. Боярин Малой подходил лучше всего. Пусть он мужик не простой и себе на уме, но одно можно сказать точно. Он человек чести и уж коли возьмется служить, то будет радеть о деле не за страх, а за совесть. К тому ж, у него на людей особый нюх, и обман он за версту чует, а с нашими новыми партнерами такие качества ценнее всего будут.

Прокрутив все это в голове еще раз, пишу дальше.

«С боярином пусть едет также Алтын Зуб со своими доверенными людьми и Генрих Якобсон представителем от Военно-Сберегательного банка. В Ревеле поручаю им встретиться с германцами из ганзейского города Любек, что к тому времени должны уже будут прибыть в город. С ганзейцами этими я заключил договор о создании нового торгового товарищества и свой двор поставил недалече от их города. Так что Якобсон с их банкиром пусть обсудят сумму залога, под который мы отгрузим им на корабли товар. По весне корабли ганзейские покинут Ревель и вернутся обратно в город Любек. Я хочу, чтобы боярин Малой, Алтын Зуб и Якобсон отплыли вместе с ними и проследили за продажей товара на германской земле, а Генрих также пусть откроет в нашем торговом дворе в Любеке отделение банка и организует все так, чтобы каждый, кто в этот банк занесет деньги, мог бы эту же сумму получить в Ревеле или Твери».

Закончив писать, перечитываю письмо и морщусь. Получилось длинно, не совсем четко и понятно, но как написать по-другому и доходчивей, мыслей у меня нет.

— А, черт с ним! — Выругавшись ставлю подпись и печать. — Разберутся, не маленькие! А не разберутся…

Тут я саркастически хмыкаю.

— Тогда дам волю своему царскому гневу!

Часть 2 Глава 11

Конец сентября 1258 года

«В трех верстах к северу от городка Кобленц самая главная и полноводная река Германии, Рейн, мелеет настолько, что посреди реки образуется большой остров называемый Нидерверт».