Ты меня не заставишь
Шрифт:
– Одевайся, Оля!
– уже резко говорит Рустам. И отходит к окну, выглянув в которое, сынишка замолкает. Ведь там полно всего нового.
Я тянусь рукой к своему платью.
– Не в это!
– осаживает меня Сатаев.
И только сейчас я замечаю вещи - брюки, свитер, носки, даже белье. А еще куртку, шапку и ботинки. Все с лейблами известных фирм. Как в той, прошлой жизни. Ухожу за шторку и переодеваюсь. Почему-то не могу делать этого при Рустаме. Он тихо разговаривает с Давидом. А тот больше не плачет.
Когда выхожу из своего убежища, Рустам спрашивает:
– Как ты его назвала?
–
– Хорошо. Его тоже переодень, - кивает на пакет с детскими вещами.
– Его надо покормить...
– несмотря на то, что в жизни появилось много интересного, Давил собирается задать жару.
– Корми...
– все также холодно отвечает мне Рустам.
Но что я могу требовать? Я ждала, что будет хуже... Или самое плохое еще впереди?
Я отбрасываю непонятно откуда взявшуюся стеснительность и кормлю нашего сына грудью. При Рустаме.
Он смотрит. Но что чувствует, я не знаю.
Как не знаю и того, что меня теперь ждет.
Глава 38
Глава 38
Ольга
После кормления я переодеваю Давида в те вещи, которые привез Рустам. Те, о которых я мечтала, но не имела возможности купить, потому что экономила каждую копейку. Хотела, чтобы денег хватило на как можно больший промежуток времени. А потом пришлось бы уезжать. Туда, где я бы смогла работать. Сейчас понимаю, что все мои планы шиты белыми нитками. Но еще не так давно мне казалось, что всё у меня получится.
– Идем!
– торопит Рустам, -Давай его мне.
Снова отдаю ему ребенка. Давид куксится. Тогда Рустам достает из кармана ключи и отдаёт малышу.
– Только смотри, чтобы в рот не тянул, - предупреждаю сразу.
– Хорошо, - Рустам поглощен сыном.
И отвечает... Так, как раньше. Обычный разговор обычных родителей. Если бы это было правдой...
– С собой бери только документы. Если они есть, - раздается еще одна реплика Рустама. И вот он уже снова смотрит на меня. А его лицо делается чужим.
От этого в горле собирается ком, который я никак не могу проглотить. Киваю на его слова.
Беру свою сумочку. В ней паспорт. Эта сумка была со мной в тот злополучный день... Стараюсь об этом не думать.
Выходим с мужем на улицу. Не знаю, что известно людям, которые приехали с Сатаевым, но мне кажется, что все они смотрят на меня осуждающе.
– Дом, Оля!
– повторяет, видимо, не в первый раз Рустам.
– Что?
– Ты его у кого-то снимала?
Отворачиваюсь, потому что в этот момент чувствую себя жалкой.
– Нет. Он - брошенный. Их много в деревне.
Этот мне посоветовали занять местные. Потому что в нем нормально топит печка. Я попала сюда в апреле, до родов. Я даже родила сама, без кесарева. Судьба вроде бы сжалилась надо мной. Мне пришлось обратиться за медицинской помощью, чтобы снять швы с шейки матки. Это было за две недели до родов, в другой области. Я хотела остаться в том роддоме рожать. Но меня спугнули чьи-то ищейки. То ли Рустама, то ли людей, которые всё это затеяли. Я снова сбежала. Забилась в эту дыру. И не высовывалась больше. Рожать пришлось самой. Мне помогала одна из соседок.
Раньше она работала акушеркой. Сейчас на пенсии. Это был большой риск. Но мы справились. Небеса меня пожалели.Тогда я сильно боялась. Всего. Того, что меня найдет Рустам. Того, что меня найдут его враги.
Я и теперь боюсь. Но уже поздно бояться. Надо рассказать ему правду. Я виновата перед ним. Но мне не хотелось умирать тогда. Не хочется, чтобы это произошло и сейчас. Он ведь не опустится до такого?
И, возможно, хватит уже трястись. В той ситуации у меня было не так много выходов. Всего два. Умереть самой. Или заманить в ловушку его. Я выбрала второй. Но и его вина в этом есть. Это его прошлое, о котором он ничего не рассказывал, и которое нас неожиданно догнало. И предъявило счет к оплате. Только требуемый платеж оказался колоссальным.
Поджимает губы, хмурит брови. Недоволен.
– Ты регистрировала ребенка?
– задает следующий вопрос.
– Нет. Я боялась, что меня найдут. Как ты вообще допустил такое?
– вырывается из моих уст упрек. который я долго прятала в себе.
– Что допустил?
– с Рустама на мгновение слетает его сдержанность, - Чтобы ты меня продала?
– Я? Тебя?
– я перестаю вообще что-либо понимать.
Давид заходится плачем, выворачивается у Рустама из рук.
Муж прикрывает глаза, делает глубокий вдох.
– Давай всё же отложим разборки. До дома, - говорит он, открыв глаза через несколько секунд. Теперь также отчужденно, как и до этого.
– Хорошо. Дай я возьму его, - тяну я руки к сыну, - Он сейчас успокоится...
Рустам отдает мне сына без возражений. Чуть покачиваю Давида, ласково уговариваю. Он отвлекается на мою болтовню и перестаёт плакать.
– Пошли, - ладонь Рустама ложится мне на поясницу.
Её тяжесть заставляет меня вздрогнуть. Он это замечает и смурнеет еще сильнее, только ничего больше не говорит.
Помогает мне сесть в машину. А сам... Сам уходит в другую. Это больно царапает меня, хоть я и стараюсь держаться, напоминая себе, что ждала совсем не этого. Того, что он просто меня придушит. А так... Его ведь тоже можно понять. Не знаю, как вела бы себя на его месте. Просто надеюсь, что никогда не окажусь на нем.
Первые два часа пути проходят довольно спокойно. Ребенок смотрит то на меня, то в окно, произносит какие-то звуки. А потом... Давида как подменяют. Никогда у него не было таких истерик. Он принимается кричать, отказывается принимать грудь. Водитель и охранник всё время оборачиваются. Я понимаю, что так ехать тяжело, но ничего с сыном поделать не могу. Даже памперс постоянно проверяю. Ребенок чистый и сухой. Через 2 часа сплошного плача, машина, наконец, останавливается.
Подходит Рустам.
– Что?!
– голос звучит встревоженно.
Я не могу ему ничего объяснить.
– Плачет, - говорит за меня охранник.
Мы остановились у какой-то заправки. Выглянуло солнце. На улице не очень холодно. Я хожу возле машины и пытаюсь утихомирить Давида.
– Дай я попробую, - предлагает Рустам. Я уже не знаю, что предпринять, поэтому отдаю ему сына.
Минут 10-15 у Рустама ничего не получается, но затем он начинает ходить туда-сюда и петь песню на чужом языке. Через непродолжительное время Давид засыпает.