Тыл-фронт

Ближе к центру флагов было больше, а народ шел уже сплошным потоком. На Императорской площади виднелись группы поклоняющихся. В стороне возвышались груды жертвенного металла, около которых стояли полицейские. В парке Мейдзи Киоси задержался у окруженного железной цепью каменного пограничного столба с двуглавом орлом. Этот столб был когда-то захвачен на Сахалине и установлен здесь как символ доблести императорской армии. «Сюда привезем целый штабель пограничных столбов!» — вспомнил он слова майора Танака. «Кому нужны эти столбы? Зачем мне русская земля? — размышлял Киоси. — Кто из японцев захочет переселиться в Сибирь добровольно?»

У храма Ясукуни, единственном в империи, где народ молится душам погибших на поле брани за императора, собралась тысячная толпа молящихся. Деревья были густо обвешаны письмами родственников к душам погибших.

Киоси хотел уже пройти мимо, но вдруг увидел выбравшихся из толпы старшего брата и жену Васими. Брат Васими был рослый, плотный мужчина, работал на авиазаводе и только поэтому не попал на фронт. Сейчас он что-то строго выговаривал покорно следовавшей за ним невестке.

Киоси шел несколько кварталов следом за ними, не решаясь подойти. Они могут ему не поверить, что Васими жив. Почему он не догадался посоветовать другу написать письмо. Тогда было бы проще. В одном из переулков Васими-старший встретился с тремя рабочими. С улыбкой поглядывая на невестку, он что-то начал рассказывать им. Женщина вдруг расплакалась и прижалась к его сильной руке. Киоси решился.

— Гомен кудаоай, Васими-сан^[14], — сказал он, приблизившись. — Я имею сообщить вам нечто важное.

Мужчины настороженно взглянули на Киоси. Крайний из них словно нечаянно толкнул плечом калитку в какой-то двор. В нее выглянул старый мужчина. Переглянувшись с толкнувшим калитку, он снова прикрыл ее.

— Киоси-сан! — не слишком доброжелательно воскликнул Васими-старший. — Это шофер сына барона Танака, — отрекомендовал он остальным рабочим. — В Маньчжурии служит.

Женщина взметнула на него широко открытые, умоляющие глаза, но сейчас же опустила их.

— Завоевывают Россию императору, — уже с явным издевательством заметил один из рабочих.

— Мало трупов на Сайпане, — зло проговорил другой.

Киоси такой оборот встречи несколько озадачил, но в это время к ним приблизился еще один мужчина. Рабочие сразу же смолкли.

— Васими жив! — воспользовавшись их молчанием, проговорил Киоси. — Он был в плену у русских, они его отпустили…

В одно мгновенье случилось что-то непонятное. Подошедший мужчина бросился к нему, но сейчас же, получив удар в подбородок, отлетел на дорогу. Киоси сильно толкнули во двор, калитка захлопнулась, загремел засов.

— Беги за мной! — расслышал он голос Васими.

5

Москва в этот вечер расцветала миллионами огней: две с лишним сотни орудий дали двадцать четыре залпа. Тысячи разноцветных ракет взлетали и рвались в потемневшем московском небе. На улицах было светло, как днем. В потоке людей, глядя в газету, шел высокий, смуглый, средних лет артиллерийский полковник. Его, казалось, не коснулось общее торжество.

— Где-то крепко, стукнули немцев! — бурчал он, быстро пробегая строки газеты. — А ты японский язык, зубри! Какой же фронт? Восемьсот пятьдесят два человека!

На Берсеньевской набережной он вдруг остановился и во всеуслышание воскликнул:

— Рощин! Анатолий Андреевич! Так это же… — он так же неожиданно умолк и сконфуженно взглянул на прохожих. — Дальневосточный фронт! — уже полушепотом проговорил он, отходя к перилам моста. — Анатолий! Еще кто? Ого! Савельев, Смолянинов, Николаенко — старый лафет!

Вдруг полковник почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Осторожно взглянув поверх газеты, он увидел капитана в непомерно длинной шинели, с шашкой, с артиллерийскими погонами.

К небу поднялся новый рой разноцветных огней. Полковник резко опустил газету и даже слегка попятился назад.

— Галлюцинация у меня, что ли? — не то испуганно, не то радостно проговорил он. — Зудилин?!

— Так точно, товарищ полковник! — радостно отозвался капитан. — Я вас сразу узнал. Смотрю, капитан Курочкин, а погоны полковника.

— Но, подождите… — тяжело передохнул Курочкин. — Мне же сказали в штабе штрафного батальона, что вас… — Курочкин замялся, но его собеседник продолжил:

— Расстреляли? Чуть было, товарищ полковник, не случился такой грех, — усмехнулся Зудилин. — Еще бы немного и сыграл в ящик! Удружили вот эти, — показал он измятый тот же номер газеты, что держал и полковник. — Награждены за подвиги ратные! — с издевкой проговорил капитан.

— Постойте, постойте! — не мог прийти в себя полковник. — Как же так?

— Кто на фронте бывал, знает: там минуты — и, — Курочкину явно послышались нотки бахвальства в словах Зудилина. — Власовцы навернулись, и пошла кутерьма. Про меня забыли. Рядом упал товарищ, я схватил его автомат и пошел крошить. Ох, и дрались! Тут меня царапнуло. Восемь месяцев в госпитале провалялся; хитрил, не давал ране заживляться. Такая тоска брала: что, думаю, ждет? Зачах, а жить хотелось. Вдруг узнаю: приговор отменен, восстановлен в офицерском звании… Ну, а вы сейчас на каком фронте?

— Отвоевался! В генштабе сейчас, — ответил Курочкин.

Виктора Захаровича Ставка отозвала из штаба Третьего Белорусского фронта в разгар зимнего наступления. На фронт он так больше и не попал, о чем не мало сожалел: в Германии развертывалась в это время завершающая битва.

В Ставке полковнику предложили составить описание Сабуровского операционного направления. Ознакомившись с разработкой, объявили, что он до времени останется в распоряжении Генерального штаба и включен в специальную группу по планированию Маньчжурской операции.

— Ну, а вы сейчас где? — спросил полковник Зудилина.

Тот отвел взгляд в сторону и ответил нехотя.

— После госпиталя направили комендантом отделения в лагерь военнопленных. Помните полковника Мурманского? Он начальником лагерей был. Там что-то, у них вышло, его убрали, а нас — в резерв.

— Так и ходите в безработных? — спросил Курочкин.

— Получил назначение, — усмехнулся Зудилин. Дальневосточный фронт. А что там делать? Пристать к какой-нибудь генеральше и садить огороды, — пошловато заключил он.