Тыл-фронт

— Федор Ильич! — в отчаянии выкрикнула Клавдия. — Зачем вы так? Для меня вы…

— Нет, Клава, — остановил ее Бурлов. — Соберись с мыслями. Поживи одна, подумай. Когда человек на глазах, может и привычка сойти за настоящее чувство… Проводи до вокзала.

Когда паровоз уже протяжно свистнул, Федор Ильич привлек Клавдию и поцеловал ее в полуоткрытые губы.

— Ох-х! — счастливо задохнулась Клавдия. — Продам, брошу дом, приеду к тебе! — горячо прошептала она. — И дочь поеду, заберу: моя она будет, моя!

Бурлов промолчал.

4

Команда Рощина двигалась вдоль Амура, подрывая по два-три укрепления ежедневно. Накануне вышли к знаменитому ансамблю «Сэймон» — «главные ворота» — железобетонной береговой армаде в десять артиллерийских и девятнадцать пулеметных казематов, нацеленных на Благовещенск — центр Амурской области. Здесь и застал команду первый снег. Он посыпал с вечера крупными лохмами мыльной пены; окутывая ими кусты, увешивая деревья, устилая землю. Природа вначале вяло сопротивлялась, потом покорилась и вздохнула слабым морозцем в своем глубоком сне.

— Отбой лету! — констатировал Рощин, выйдя поутру из своей машины. — Сегодня кончаем, сапер?

— Так точно! — отозвался тот, усиленно растирая себя снегом. — С десяток машин снарядов подвезем и бухнем!

В это время около бивуака остановилась машина Сахалянской комендатуры.

— Приветствую, майор! — крикнул комендант, спрыгивая с автомашины на ходу. — Тебе пакет!

Рощин вскрыл конверт. Штаб армии требовал отправить в свои части четырнадцать солдат, подлежащих демобилизации из армии. Четырнадцатым в списке числился Федорчук.

— Менэ! Демобилизовать! — ужаснулся Денисович, выслушав сообщение майора. — Як же так?

Было смешно и грустно смотреть на посеревшее лицо бесстрашного рубаки, пронесшего в своем сердце большую любовь к людям и такую же ненависть к «человекам». Только за палаткой, очевидно, поняв случившееся душой, вдруг взревел неповторимым голосом:

— Б-р-атця, до-о дому!

— Что у вас намечается сегодня, майор? — спросил комендант, собравшись уезжать.

— Всего один взрыв на 12 часов дня, — доложил Рощин.

— В Сахаляне не полетят стекла, как в прошлый раз? — спросил комендант.

— Тогда взрывали боеприпасы, — обиженно отозвался сапер.

На родной земле хотите побывать? — неожиданно спросил комендант. — Через часик я тронусь на тот берег… Только предупреждаю: на реке шуга.

— Охотно еду, — согласился Рощин.

А я… А меня! — беспокойно зашептал Федорчук.

— Разрешите и старшину взять? — спросил майор.

Захватим и старшину, — согласился комендант. — В городе не были? Посмотрите.

Сахалян был изрядно разрушен японцами. Вид у него был мрачный, обветшалый, улицы грязные, пропитанные запахом нищеты. До войны он являлся шпионско-диверсионным форпостом. В явочных квартирах атамана Семенова здесь собирались все приверженцы молоха — символа жестокой и неумолимой силы, требовавшей от людей жертв. В захудалой гостинице заключались сделки на миллионные диверсии, убийства, заражения целых районов.

Напротив Сахаляна, на противоположном берегу Амура, был хорошо виден советский город Благовещенск. Катер, обходя ледовые поля, пересек реку.

— Выдно город пэрежил войну безбедно, — заметил Федорчук, когда уже шли по улицам Благовещенска. — Народ с виду крепкий.

— Всяко было, — отозвался комендант, из чего майор заключил, что тот местный служака. — За войну фронту дали шесть миллионов рублей. Вон там Дом Красной Армии, а это, откуда вышел военный, обком партии.

— Бурлов! — вдруг выкрикнул Рощин. — Простите! — бросил он коменданту и перебежал дорогу.

Федор Ильич даже слегка побледнел.

— Откуда, Анатолий?

— С той стороны — из Сахаляна…

— Со мною, Федор Ильич, по-гражданскому! — счастливо проворкотал Федорчук, обнимая Бурлова. — Старшина в демобилизации. Вы шо тут делаете?

Они перешли на противоположную улицу и присели на крыльце музея.

— Земли много в колхозах? — сейчас же хозяйственно осведомился Федорчук, как только Федор Ильич рассказал о назначении.

— Земли, Денисович, в области столько, сколько, пожалуй, на всей Украине. Только обрабатывать по-настоящему пока некому и нечем.

— Ну-у? — недоверчиво выдохнул Федорчук.

— Один живешь? — спросил Рощин.

— Один… пока, — с неловкой улыбкой отозвался Федор Ильич.

— Значит, разведал цель? — довольно пошутил Рощин.

— Знаешь кто? Клава Огурцова!

— Огурцова? — не то испугался, не то изумился майор и посмотрел на Бурлова. «Что ты сделал?» — хотел выкрикнуть он, но не смог.

Наступило долгое и неловкое молчание, и Рощин вдруг почувствовал, что не сможет сейчас взглянуть Федору Ильичу в глаза, и смотрел в землю. Тот, казалось, что-то ждал от него. Федорчук, поняв, что лишний, отошел в сторону и достал кисет.

— Ты ее хорошо узнал? Веришь ей? — наконец спросил Рощин.

— Верю, Анатолий! — тихо, но твердо отозвался Бурлов.

И снова то же гнетущее молчание.

— Ну хорошо! — тяжело выдохнул Рощин. — Тогда я тебе расскажу кое-что…

— Я знал, что ты так сделаешь! — казалось, с облегчением и радостью проговорил Бурлов. — Она мне все рассказала. И не только о тебе. Ты у нее особая статья… Вот тогда я ей и поверил! Она своевольничала, Анатолий. Пока я был в госпитале, остановилась на распутьи, раздумывала… Потом как-то мне все рассказала. Имел я право оттолкнуть ее на первом шаге?.. Да и люблю я ее! — уже просто и легко заключил Бурлов. — Ну а ты как? На вид — молодец! В харбинку ни в какую не влюбился?

— Подожди, Федор!.. А почему она не приехала с тобой? — допытывался Рощин.

— Дал срок ей подумать, — уже неохотно ответил Бурлов. — Рассказывай о себе.

Рощин отрицательно покачал головой и продолжал молчать.

«Ты умеешь просто решать сложные задачи… А я умею только запутывать простое…»

— Кондрат Денисович! — крикнул Бурлов. — Вы чего сбежали? Майор Рощин в Харбине не женился?

Что-то молчит.

— За него прострелили одну графиню, чи княгиню, чи атаманшу…