Тыл-фронт

— Есть, товарищ командующий!

— Готовьте к утру Документацию, взглянув на часы, приказал Савельев. — В шесть утра выедем на рекогносцировку. Командиров дивизий предупредите шифровкой. Члену Военного Совета сообщите, что дивизия полностью отправлена.

— Слушаюсь!

— Хорошо! Можете идти работать.

Начальник штаба быстро вышел.

— Николай Константинович, — обратился командарм к Николаенко. — Необходимо, по-моему, и левый фланг усилить армейской артиллерией.

— Так точно, Георгий Владимирович. Я уже прикидывал, — Николаенко взял со стола густо исписанный лист. — Вот, стволов сорок — сорок пять можно добавить. Предлагаю полк Картавого и полк большой мощности.

— Согласен.

В вестибюле штаба фронта Смолянинова встретил оперативный дежурный.

— Совещание началось, товарищ бригадный комиссар, — доложил он. — Член Военного Совета фронта приказал зайти, не дожидаясь перерыва. А это вам шифровка. Наверное, обогнала в дороге, — подал он телеграмму.

«Вручить Смолянинову тчк доложите выполнение приказа 00306 тчк последний эшелон отправлен 1.20 сегодня тчк Савельев», — прочел Смолянинов, подымаясь по лестнице на второй этаж.

При первой встрече командарм произвел на бригадного комиссара невыгодное впечатление. «Действительно, суховат, — подтвердили в политуправлении фронта, — но свое дело знает». А через несколько дней за внешней холодностью командарма Смолянинов увидел простого и умного человека.

У дверей зала заседаний комиссар предъявил дежурному адъютанту удостоверение личности и прислушался.

— Почему японцы во время последней провокации на вашем направлении смогли углубиться в оборону на триста метров? — услышал он густой грубоватый голос командующего фронтом.

— Неожиданное нападение, товарищ генерал-полковник… Потом, количество…

— Чего же вы ожидали, если для вас японская провокация — неожиданность? — перебил командующий.

«Кажется, бригадному комиссару Горяеву голову мылят… Вот они, результаты самовлюбленности», — подумал Смолянинов, узнав по ответам члена Военного Совета соседней армии — человека, излишне мнившего о себе.

Смолянинов открыл дверь и взглянул на командующего фронтом, сидевшего за столом рядом с секретарем крайкома партии.

— Разрешите, товарищ генерал-полковник? — спросил он.

— Садитесь, недовольно отозвался тот, продолжая глядеть на Горяева.

По лицам присутствующих Смолянинов почувствовал, что совещание было напряженным, вопросы членов Военного Совета фронта лаконичны и по-деловому сухи.

— Почему не выполнен приказ о вывозке дров для населения? — обратился к Горяеву секретарь крайкома партии.

— Напряженность обстановки… С транспортом тоже… Горючего не хватает…

— Почему в частях много больных? — снова спросил секретарь крайкома.

— Питание недостаточное… Холода… Авитаминозность и непривычка…

— Так почему же кормите бойцов сухарями? Под Москвой и то едят хлеб, — возмутился командующий.

Горяев не ответил. Наступило тягостное молчание.

Секретарь крайкома наклонился к командующему фронтом и что-то тихо сказал. Тот перебросился парой слов с соседом справа и встал.

— Решением Военного Совета вы отстраняетесь от должности. За назначением явитесь завтра в отдел кадров. Идите! — приглушая сильный голос, проговорил командующий.

Горяев, сгорбившись, быстро вышел из зала.

Смолянинову пришлось докладывать последним. Одернув привычным движением гимнастерку, он взглянул на лежавшую перед ним телеграмму.

— Ваш приказ два нуля триста шесть выполнен, — не спеша, заговорил он. — Последний эшелон дивизии убыл в 1.20 сегодня.

Смолянинов хотел сообщить об оголенном участке обороны, об отсутствии резервов, но промолчал, понимая, что командующий и члены Военного Совета знали об этом не хуже его. Главное же заключалось в том, что люди изменились, изменилась система обороны, иной стала выучка. За эти трудные месяцы войска, казалось, вросли в рубежи обороны, и никакая сила не в состоянии была их оттуда выбить.

И Смолянинов уверенно закончил:

— Хотя на фронт отправлены лучшие части, боевая способность армии не снизилась, а значительно выросла. Это подтверждается, я бы сказал, довольно пристрастными проверками в частых инцидентах на границе.

— Потери большие от этих инцидентов? — спросил секретарь крайкома.

— Для невоюющих частей, соприкасающихся с армией нейтрального государства, значительные. Вот по дням за последний месяц. — Смолянинов положил на стол сводку потерь и возвратился на место.

Сосед, толкнув его локтем, пододвинул записку «Доложите о вчерашнем нарушении границы на стыке наших армий. По размерам — разведка боем, а не инцидент», — прочел Смолянинов.

— Уже знает, — шепнул он, указывая глазами на командующего.

Генерал-полковник передал сводку секретарю.

— Да-а, многовато, — глухо проговорил тот. — Значит, не умеем еще вести бой, если в мелких стычках теряем столько бойцов.

— Простите, товарищ член Военного Совета, но эта не совсем так, — твердо возразил Смолянинов, вставая. — Я не хочу сказать, что мы в совершенстве овладели искусством оборонительного боя, но пограничные инциденты сейчас больше напоминают разведку боем.

— Японское командование не ограничивает действий своих офицеров и солдат, — громко заметил с места сосед. — Их солдаты открывают стрельбу, как только увидят нашего бойца.

— Вообще, трудно политработникам и командирам объяснять бойцам, почему нельзя «дать сдачи», — не выдержал кто-то из сидящих в зале.

Командующий постучал карандашом.

— Прошу садиться, товарищ Смолянинов! — предложил он.

На трибуну поднялся секретарь крайкома.

Смолянинов знал, что секретарь возвратился из Москвы, и поэтому слушал его с особым вниманием. В ровном голосе этого невоенного человека слышалась внутренняя сила.

— Я не собираюсь делать анализа хода войны, товарищи, — тихо начал он. — Скажу только одно: создавшееся положение является, пожалуй, самым угрожающим за время всей кампании. Фашисты захватили Калинин, подошли к Туле. Они стремятся отрезать столицу с севера и юга, чтобы последующими ударами овладеть ею. На подступах к Москве определены, оборонительные рубежи. Вчера Государственный Комитет Обороны объявил Москву на осадном положении. — Его лицо стало жестким, на лбу собрались густые морщины. — Но не поймите это как выражение неуверенности. Нет такого оружия, нет такой силы, которыми можно сломить волю советского народа, волю партии. Я присутствовал на Военном Совете Московского направления. Товарищ Щербаков выступал на нем всего три минуты. Он сказал: «Ни один московский камень не будет сдан — таково решение Государственного Комитета Обороны!» И все… Стойкость и мужество наших дальневосточных частей в боях за Москву заслужили одобрение. — Секретарь крайкома сделал передышку, словно собираясь с мыслями. — Японские империалисты заверили гитлеровскую верхушку, что сделают все возможное, чтобы сковать и ослабить Россию. Но и тем и другим это кажется недостаточным. Гитлер требует войны на Востоке. Военная клика Японии обеспокоилась с появлением в немецких сводках Московского направления: «как бы не опоздать на советский автобус». Разведывательное управление США уверяет, что Япония нападет на СССР «в ближайшие три месяца»… Ответственность Дальневосточного фронта сейчас неизмерима. Выстоим мы на Востоке, значит, облегчится положение страны на Западе. Отсюда вытекают наши задачи: каждый метр границы должен быть непреодолимым для противника, а дальневосточные армии обязаны стать силой, с которой бы Япония считалась вне зависимости от обстановки на Западе. Все провокационные вылазки японских войск должны разбиться о неуязвимость наших армий. К нам будет поступать новое вооружение. Правда, не будет людских резервов. Вернее, мы получим и личный состав, но взамен должны давать фронту сколоченные, хорошо, подготовленные части. Таковы задачи дальневосточного тыла… Это — тыл — фронт! — медленно и раздельно заключил секретарь крайкома.

За окнами, разорвав ночную темноту, где-то далеко вспыхнули зловещие отсветы.

— Артиллерийский залп, — нарушил кто-то молчание.

— Тренируются! — отозвалось несколько голосов.

— Готовятся, — поправил командующий фронтом, глядя через окно в сторону границы. — Я имею сведения, что генерал Умедзу дал командирам соединений приказ закончить приготовление к операции против Советского Союза. — Командующий резко встал и, грузно опершись о стол, раздельно приказал: — Расскажите войскам, что нам отступать некуда!